любви или хозяйства, обязано, чтобы не исчезнуть, как телевизор с водяным экраном, отличиться успехом в войне. Возможно, если бы это знание так и осталось неизведанным, а среди магов Монет не было бы неуверенных в себе трусов, на Земле все еще продолжалась бы эра волшебников, с присущим ей равновесием тьмы и света.
Таким образом, зло всегда побеждает за счет слабости, что противника, что своей собственной. У Андрея объективно не было шансов против такого существа. Майский поднялся, подошел к стене. Снял с нее индикаторы. Не сказать, что он испытывал какие-то нежные чувства, или, не дай бог, семейную преданность: сложно такое испытывать к человеку, почти ежедневно до трех ночи стучащим изголовьем своей кровати тебе в стену. Черное облако он многократно сфотографировал на мобильный, благо техномаги наконец-то сделали ривиль-расширение для камер. Юному Майскому оставалось только игнорировать яркие фантазии о том, как заклинание оторвало магу смерти голову, и продолжать работать. Он достал из внутреннего кармана куртки пачку бумажных салфеток, приложил одну к стене.
– Ну давай! – нахмурился маг. – Или слово силы хочешь?
Первичное гнездо закрутилось, уменьшилось, поползло на салфетку.
– Вот то-то же! Уродливое заклятие, я бы в тебя высморкался, было б чем. Фу, мерзость! Полы тобой мыть, грязь из под холодильника, тараканов тобой избивать, крыс душить… Я же Андрея не люблю, я не за него злюсь. Ты тварь. Ты сволочь. Ничтожество. Уродливая клякса.
Под ругательства гнездо активно скомкалось, разместилось на салфетке и замерло, лишь нетерпеливо играя по краям, отзываясь приятнее всего на слова “клякса” и “мерзость”.
– Ай, клякса-клякса… – протянул волшебник, присев на асфальт и начав сворачивать салфетку. – Мерзкая клякса… – первый узор был похож на собаку, Северин сфотографировал его, развернул салфетку, начал скручивать ее снова. – черная и уродливая… – трубочка получилась буквой “Н”, маг сфотографировал и это. Сворачивая салфетку в одиннадцатый раз, он не выдержал и сказал: “Да сколько вас тут?” А в двенадцатый пятно в неявном виде выдало ему муху без лапок, и подросток взвыл, увидев символ своего знакомого.
– Нет… только не Сема… Нет…
Северин свернул салфетку еще двадцать раз, каждый раз разочарованного складывая брови, когда видел знакомый знак: отрубленный палец, половину бабочки, басовый ключ, девятилучевую звезду… Все свои. Всех в топку. Когда салфетка перестала давать сведения, юноша бросил в нее спичку и растоптал пепел, ругаясь словами повзрослее и пожестче. После этого собрал остатки в зип пакет.
Спустя два часа метро и электрички, за которые прошел и растаял первый в году снег, он добрался до окрестностей Обнинска, и в мрачном бессилии ударил головой в тяжелые кованные ворота. Их дребезжащий звук напомнил звук гонга. Он ударил еще. Ему открыла женщина торжественно увядающей красоты, с высокой прической, в старом пуховике поверх домашнего платья.
– Здравствуйте, Ульяна Игоревна. – почтительно кивнул маг. – Можно мне… – он указал на трехэтажный сруб с дымом