Лазарь Соколовский

В пейзаже языка


Скачать книгу

пейзажа

      взовьется трелью! Значит, что-то есть…

      Утешение Харона

      Пространство расширяется к концу,

      мой сын, что не постигнуть человеку —

      ты тоже увлечешься на плацу

      сиюминутным. Но мы входим в реку

      вторично, где откроется простор

      как будто тот же, свойственный земному,

      где, вроде, та же Троя и Гектор

      знакомые по зрячему слепому.

      Но как вам, хоть и избранным, понять

      путей нездешних, высшего итога…

      Смешно… в слезах выпрашивает мать

      тебе бессмертье бренное у бога,

      что сам не знает завтрашний маршрут,

      скорее не хозяин, а приказчик,

      поскольку и ему рядно прядут

      старухи и сколачивают ящик.

      Вдобавок игры тех, что раструбят

      про щедрость сердца, мощные ладони.

      Сомнительность бессмертия – тебя,

      как Гектора, твои оплачут кони…

      В 15 взмыв, умолкнуть в 25!..

      Все дело в протяженности мгновенья,

      в той женщине, которой ты опять

      в любви безмерной клясться на коленях,

      как первой, станешь, в общем не солгав:

      все первое, вернее – все впервые,

      а где ты прав, Ахилл мой, где неправ,

      не скажут ни Эллада, ни Россия.

      Мы те же и не те, чем там, где до

      отрыва, где как будто не старели

      еще… Но размывается простор,

      хоть реки тянут к той же параллели,

      откуда двинем вниз лицом к лицу

      с героями потрепанного мифа

      к земле, что углубляется к концу,

      покуда море сдерживают рифы.

      Старый диван

      Как все забывается быстро: и мир

      вчерашний, ты сам, на фантазии падкий —

      выносится память с хламьем из квартир

      кубизмом разломанной детской кроватки,

      рисунком, нечаянно всплывшим, где дом

      стоит набекрень, в чем рука не повинна,

      где тоже себя ощущаю с трудом

      в далеком подобье трехлетнего сына.

      И, глубже еще разгребая костер

      жилой суеты, уж подернутой тленом,

      приснится вдруг старый диван из тех пор

      наивных и нищенских – послевоенных.

      Там дней вереница терялась в трудах,

      и ночи стекали задушенном криком —

      как узкий диванчик вписался б в размах,

      объявленный гордо злодеем великим?

      Но пары, укутавшись сумраком, где

      сплетались в безумных объятиях тел и

      где время, стекая в своей наготе

      в провалы изломанных душ, не хотело

      остаться безликим – там кто виноват,

      что мы не исчезли под чье-то пророчье:

      возможно, на этом диване зачат

      и я был случайной июльскою ночью.

      Чтоб всем циркулярам и судьям назло

      несло меня к жизни мальцом несмышленым,

      два валика рыхлых легли на крыло

      в тогдашнем спитом коммунальном загоне.

      Где