выстудив крылья…
Зачем не дождался меня, мужичок,
в последний разок покурили б.
Ты вряд ли сказал бы заморское «рок»
в инверсии речи широкой —
завалинку грели б и в этот разок
на солнечном майском припеке.
Ты тихо ушел, как уходит земля
под снег, как под позднюю вспашку,
туда, где качают ветра тополя,
на чучелах треплют рубашки.
Вы, пасынки почвы, кучкуетесь здесь,
с кем на поле перли, на танки,
как будто сшептались по трое осесть
на утлом погосте для пьянки,
до судного дня, где опять воронье
слетится на ваше застолье
скупое, где жил, опираясь на «ё»,
ухмылочку пряча за болью
всей жизни отмеренной, всей нищеты,
отвешенной ржавым безменом.
Зачем же, не свистнув, отправился ты,
чтоб мне на одно хоть колено…
Сначала
– Ты будешь очень поздно знаменит, —
когда-то мне гадалка предсказала.
Пока мальчонком рыжим слава спит,
в лукавом сне смахнувши одеяло,
и я смахну случайный недолет
забывчивой судьбы, наворожившей
чрезмерное… Захочет, так найдет,
а не найдет – не отвергаю бывших
годов, где слог летел сквозь произвол
властей и судей околожурнальных,
где с каждой книжкой съеживался стол,
но я упрямо пер себе нахально,
повязан ритмом. Если ж голова
порою остывала хоть немного,
однако набирала мастерства
по капле, и себя судила строго,
пускай в пустыне оставаясь на
очередном отрезке непризнанья.
Все бросить бы, казалось… Но весна
опять задышит первозданной ранью,
что строит мир видений и вещей,
меняя лишь значенье этой дроби,
как мартовская сутолка грачей,
запутываясь в смыслах и подобьях.
Так рифма моя, выбрав: опосля
определять последствия и сроки.
Пыль славы… Ждет остудная земля
от суетной столицы на востоке.
Соловьиный бред
(ответ брату в далекое)
Я полагаю радугу мою в облаке, чтоб она была знамением вечного завета между Мною и между землею.
1
Нелегкая сумятица времен
несется оголтелым хороводом,
где осень залегла и майский звон
промчался соловьиным переходом
чрез тот же все российский кавардак,
тревожащий растравленные раны…
Ах, коли б жизнь случилась просто так,
мы были бы киты и обезьяны
и, гордо игнорируя прогресс,
в чиновничьем не сбились коридоре,
а были бы естественны, как лес,
а были бесконечны, словно море.
Но вечность развалилась с двадцати
веков,