в ответ заржал, отчего-то довольный.
– Ишь, молодой. С гонором. Контракт заключим, в семью войдёшь и любезничай в своё удовольствие.
– Какой контракт? Это чтоб я пел?
– А что ж. Ты поёшь, она пляшет… Манифик! Весь публикум будет наш.
– Да-а… Дурак ты, хоть и шпильман. Думаешь, чего я раньше не пел?
– Кто ж тебя поймёт.
– Знаешь, как меня наши кличут?
– Ну?
– Соловей.
Арлетта фыркнула. Ночные братья шутили редко, но метко. Соловьём у них называлась простая отмычка в виде ломика. Двери и ворота отжимать. Со скрипом, но быстро и просто.
– И что? – не понял Бенедикт.
– То самое. Особая примета это. По голосу меня живо узнают. И под персоной моей, что теперь в каждом кабаке висит, это прописано.
– О-у! – только и сказал Бенедикт.
– Так что играть я, так и быть, могу. Но петь… забудь и не вспоминай.
– Забыл. До поры, – хмыкнул Бенедикт.
– До какой поры?
– Сядем в Липовце на корабль – тогда поговорим.
На ночлег стали в пустой деревне. Совсем пустой, покинутой. Бенедикт сам прошёлся по всем шести уцелевшим домам, проверил ушедшие в землю баньки и завалившиеся клуни. Никого не нашёл, даже крыс не было. Да и что им тут делать? В пустых погребах и амбарах давно было съедено всё до крошки. Только ласточки по многолетней привычке ещё гнездились там и сям, под сгнившей стрехой или почти отвалившимся карнизом. Да на одном из чердаков обнаружилась уже устроившаяся на ночь голубиная стая. Бенедикт побрал их, полуслепых, в темноте, почти руками. Вернулся к повозке очень довольный, с курткой, набитой голубиными тушками, и непременно сам пожелал приготовить некий супчик по-фряжски. Вытребовал у Арлетты луковицу, перцу, соли, лаврового листа, разжёг во дворе брошенного дома хороший костёр, добыл воды из колодца. Ворот оказался поломан, цепь оборвана, пришлось долго возиться с найденным в пустой клуне дрючком. Арлетта ощипывала голубей, Фиделио сидел рядом и умильно принюхивался, время от времени пихая её носом под локоть, а ночной брат куда-то делся. В ухо не дышал, костылями не скрипел. Пропал. Арлетта понадеялась, что насовсем.
Но нет, вернулся. Встал рядом. Долго молчал. Должно быть, глядел, как Бенедикт священнодействует у костра, ловил носом вкусные запахи. Правда, молчание было какое-то неприятное. Арлетта умела различать молчания. Это было тяжёлым.
– Слышь, бабочка, пойдём со мной.
– Зачем?
– Пошли. Не пожалеешь.
Арлетта поднялась, кое-как стряхнула с юбки налипшие перья и пошла за ночным братом, привычно подставив ему плечо. Бояться она раздумала. В случае чего Бенедикт рядом, а если этот опять петь примется, можно и уши заткнуть.
– Далеко не пойду, – предупредила она на всякий случай.
– А далеко и не надо. Осторожно, тут ступенька. А тут пол провалился. Ступай за мной, по стеночке.
Пахло сырой трухой. Гнильём. Старыми тряпками и мышами. А ещё дымом. Должно быть, ночной брат прихватил для света горящую