поначалу испугалась их. Она попятилась в угол и, упав на колени, стала молиться, отвешивая поклоны до пола.
Гаврила Матвеевич, тогда ещё с кучерявым чубом и короткой смоляной бородой, сидел с младшим сыном Колей за починкой сбруи под оконцами. Он молча оглядел приподнявшийся короткий сарафанчик Галинки, её бледные, покрытые пупырышками ноги, месившие грязь, содрогнулся и злобно выругался. Затем вскочил с пола, словно вырос неожиданно, громадный в этой избе, гневно сдернул с печки тулуп и стал закутывать в него Галинку, понуро принимавшую удары судьбы. Поднял свёрток с Галинкой и приладил на лавку к столу. Походя, сбил шапку с сына, топтавшегося возле порога в распахнутом армяке.
– Что ж, дурак, не одел жену? Ладно, сарафанишко дали, а то б голой вел по селу!
– Да я… – перепуганный, наревевшийся заодно с невестой Тимофей запоздало стал сбрасывать с себя домотканный армяк.
– Чего теперь… В баню беги, натопи пожарче… Чтоб пар столбом, дым коромыслом!
– Ага… Щас я… – Тимофей обрадованно глянул на смятое мокрое личико Галинки, испуганно выглядывающее из высокого ворота тулупа, и бросился в двери, зазвенев в сенцах ведрами.
– Коленька, самовар раздуй, – продолжал командовать Гаврила Матвеевич. Он стоял посреди избы и, казалось, до любой стены доставал рукой, снимая с полок и ставя на стол тарелку с медом, стаканы, блюдца, бутылку самогона.
Младший сын Коленька до этого восторженно глядел на всё происходящее, а тут вмиг стащил с ноги сапог, подбежал к самовару и приладил голенище на трубу.
– Аль дымком хочешь попотчевать невестку? – с мягкой шутливостью заметил Гаврила Матвеевич.
Коленька смущённо улыбнулся Галинке – очень уж не хотелось ему уходить из горницы в такую минуту, – поднял самовар с повисшим сапогом на трубе и понёс его в сенцы раздувать угли.
И тулуп, в который закутал её Гаврила Матвеевич, и подзатыльник Тимофею, и ласковое обращение к младшему сыну были неожиданными для Галинки. Привыкнув в отчем доме к скаредности и вечному ворчанию отца, она всё ещё не верила происходящему, поджималась в комок, ожидая, когда этот красивый большой мужик, известный всей округе гармонист и драчун, вдруг схватит её, как отец, за косу и с трехаршинным матом бросит к порогу. И Марфа Пантелеевна все молится, не хочет, видно, принять её. И Тимоша ушел куда-то…
– Ма-ать, ты как там, известила Богородицу про счастье наше? – Гаврила Матвеевич подмигнул Галинке и, подойдя к жене, поднял её с пола, прекращая моления. – Будет тебе… Людское зло не замолишь, а за милость Божью потом поблагодаришь.
Обняв Марфу Пантелеевну со спины, и склонив голову так, что касался щекой её щеки, он шаг за шагом пододвигая жену к Галинке, воркующе приговаривая:
– Ты дочку хотела. Вот тебе дочка, может, с внучкой сразу. Радость-то, а?..
– Милости просим. Не в добрый час, да на долгий век, – сказала, наконец, Марфа Пантелеевна, смирившись с тем, что придётся брать