дурной…
Галинка побежала в коровник через сенцы, внутренним ходом, сделанным Гаврилой Матвеевичем, чтоб в пургу не ходить ей к скоту двором. Пока поднимала Зорьку, лежавшую перед дверью в конюшню, услышала слова свёкра, от которых подогнулись ноженьки. Она обессиленно села на край кадушки с водой, прислонила голову к перегородке.
– …это тебе за снохача будет!
Послышался тупой удар, шум упавшего на дрова тела, звон рассыпающейся поленницы. В щель двери, приоткрывшейся от сотрясения сарая, Галинка увидела Тимофея. Он навзничь лежал на куче рассыпавшихся поленьев, трогал рассеченную губу и улыбался растерянно и просительно. Перед ним стоял отец, расставив ноги для крепости.
– Подарки, говорят, возит ей… – выдавил из разбитых губ Тимофей и хищно глянул на отца: так или нет? Видимо, не увидел жданного подтверждения, и выражение лица его вновь стало раскаянным.
– Тогда ещё получай, Тимоха, за батюшку моего Матвея, – склонился над сыном Гаврила Матвеевич. Забрал в пятерню гимнастерку так, что скрежетнули медали, поднял его в рост и с размаха саданул в другой угол – затрещали, посыпались планки конской кормушки.
Взмычала Зорька и уставилась на хозяйку добродушно удивлёнными глазами. Галинка тискала в рот кулак, кусала пальцы, чтоб не взвыть от обиды, не заскулить по-собачьи от стыда, что мог подумать о ней такое… Как жить после этого? Как людям в глаза смотреть? Тупость и бессмыслица глухой стеной окружили со всех сторон, отняв сразу и волю, и силы, и желания. Не хотелось двигаться, дышать не хотелось.
За перегородкой продолжался разговор. Тимофей часто сплёвывал кровь; Гаврила Матвеевич тяжело дышал, как после трудной работы:
– За деда Селивана… прадеда твоего… врезать бы тебе. Да за прапрадеда Акима, суворовского солдата… За весь род наш крестьянский.
– Будет, батя. На весь поминальник морды не хватит.
– Обидел ты меня, сынок. Черной обидой обидел… Не было и ввек не будет у нас таких, как ты подумал на отца своего.
– Прости, батя. Озверели в окопах, а тут говорят: факт. Платок ей привёз цветной, монисто, чулки шелковые – одаривает, как полюбовницу.
Галинка поджала ноги в чулках, потянула с головы платок и дёрнула нитку монисто – шелковый шнурок больно врезался в шею. Подарки эти привёз свёкор месяца три назад, бросил скомканными на стол и сказал, что купил к случаю, а случай тот не вышел, и велел ей забрать их, чтоб было в чём мужа встречать. Подружкам только и показала. Так позавидовал кто-то.
– Анютка Дунайкина?., – спросил Гаврила Матвеевич со смешком и, не дождавшись ответа Тимофея, стал рассказывать. – Она! Жениться хотел… Думал, баба молодая, а женихов после войны, сам понимаешь, не выбирать. Сговорились вроде, поладили. Под ночь приехал с подарками, торк в дверь – не пускает. Туда-сюда… За избой пролётка стоит приказчика с Драбагана и жеребчик гнедой, распряженный. Эх, и взъярился!.. Хвост отрезал у жеребца,