в три тысячи метров – лишь четверть пути. На носу очки с облегченной оправой и боковой защитой от колючих снежных брызг. Вокруг никого. Ты один на один с природой. Сильный боковой ветер со снегом передает от неё привет – «перекати поле», в виде синего или желтого спальника со страшным грузом внутри. Их тут много. Некто переломанный и неестественно выгнутый, припорошенный снегом, который здесь годами не тает, – служит ориентиром для других, ищущих новые ощущения. Этот ориентир сорвался несколько лет назад, но спасательные вертолеты сюда не поднимаются. Безымянные альпинисты. Люди великих гор.
***
Мама война танцует свой вальс. Гибнут люди, народы истребляют друг друга. Видно, кто-то там, у руля, что-то не поделил с соседом. Кусок земли или кусок золота в этой земле толкают человечество на провокации и интриги.
Она знает все.
Она видела все.
Она провожает Жизнь.
Её пытаются изменить всю историю. Гробовщики теперь открыли похоронные бюро. В морге тело усопшего подрумянивают и накрашивают. Гробы делают из дорогих пород дерева, покрытых еще более дорогим итальянским лаком – такой гроб стоит как хороший лимузин, собранный вручную где-то на заводе в Калифорнии. Отпевание величественно и максимально тактично – здесь не принято торговаться. Горюшко включает счётчик от самой трассы, где произошла авария, и до сырой земли – места полтора метра на три. Выкопать, закопать, заказать, поставить, обнести.
А что она? Это её бремя, труд, работа, процесс, занятие, может, увлечение, хобби… Она лишь выполняет условие контракта, подразумевающего отсутствие всяких чувствований. Она лишь стоит на границе абсолютной Истины, той, что откроет сознанию ответы на вопросы самой Вечности, что там дальше, есть ли душа и умеет ли она летать, и куда она, душа, отправится теперь. За несколько мгновений до своего часа ты поймёшь сразу всё, что не смог постичь за всю жизнь, и последние слова, что произнесёшь {ли} станут самыми важными за весь жизненный путь – Господи, к Тебе иду…
«… человекам положено однажды умереть, а потом суд…» Евр. 9:27
Смерть холодна.
Бесчувственна.
Безразлична.
Там, где тепло и рассыпан кунжут
– Можно на нее взглянуть?
– К сожалению… я её сжёг.
– Простите, не поверю, этого быть не может, – ответил Воланд, – рукописи не горят.
М. А. Булгаков.
Сижу с книгой на полу в своей комнате. Огромные панорамные окна, на которых нарисованы языки пламени, отбрасывают тень на паркетный пол. Со стороны это выглядит так, словно маленький я на огромной руке с длинными когтями, готовыми в любую секунду сомкнуться и лишить меня свободы. Вокруг, как маленькие островки, разбросаны десятки книг.
Эта – последняя. Одна из тех, что Она, уходя, оставила мне.
Тридцать семь книг.
Тридцать семь чертовых книг.
Тридцать семь чертовых