до головы Паши и начал есть, отрывая от моего ещё живого друга кусок за куском. Зверь начал жрать с шеи, прогрызая артерию, давя Пашу громадными лапами, причмокивая его плотью.
Паша не сдавался, трепыхался еще в агонии, словно наколотая бабочка. Пытался увернуться от безжалостных клыков. Медведь прижал передней лапой голову Паши, и прошелся катком челюстей по его лицу, разрывая ему веки и лоб.
Зрелище было ужасающим, тошнотворным, и вместе с тем я не могла отвести взгляд, точно все мои инстинкты кричали «смотри, смотри внимательнее, ты будешь следующей». И правда, каждая секунда и каждый кадр отпечатался в моей памяти раскаленным железом. Паша уже лежал, не сопротивляясь, раскинув руки в стороны, весь в грязи и крови. Веки и брови были оторваны, висели кровавыми клочьями, обнажая белые кости, скальп содран наполовину. Из шеи хлестала темно-алая кровь, заливалась за воротник его походной куртки.
Пашина кровь сочилась из пасти медведя и капала обратно, на разодранное лицо моего друга. Паша больше не звал, только едва слышно хрипел, уставившись на меня замершим, залитым кровью глазом и подергивался, как неживая марионетка, когда медведь всё глубже зарывался в его плоть.
* * *
Меня нашли только через восемь дней. Я не помнила, как тогда убежала с поляны и что делала все эти дни, пока меня наконец не обнаружили спасатели, дни слились для меня в одно бесконечное мутное пятно моей памяти, наполненное непрекращающимся страхом, что медведь бродит где-то рядом. Обезумев от страха, я бросилась прочь, в самую чащу, и затем скиталась по лесу, питаясь ягодами и корой, ночуя на земле. Так мне сказали в больнице – сама я этого практически не помню, моим последним воспоминанием был остекленевший взгляд Паши, залитый темной, свежей кровью.
Врачи говорили, что я чудом выжила – меня нашли совсем ослабевшую, обезвоженную, лежащую в каком-то овраге. И это правда было чудо – в ту осень ненасытный медведь успел задрать еще четырех человек, прежде чем его успели застрелить.
Останки моего друга нашли только через месяц. Он умер еще тогда, когда я была на поляне, но медведь не смог съесть его сразу, целиком, поэтому насытившись, он оттащил подальше и закопал неглубоко в землю, оставляя себе про запас. Так останки Паши и нашли – прикопанные землей, листьями и мхом. Поросшие плесенью и молодыми грибами. Единственным опознавательным предметом стала ярко-желтая куртка, чудом не выцветшая и не до конца пропитанная кровью.
С той злополучной вылазки в лес прошло несколько лет, но я словно так и не смогла уйти с той поляны – я все еще вздрагиваю каждый раз, когда слышу щелчок двери, когда слышу щелчок чего угодно, звенящий в моей голове так же громко, как ломающаяся Пашина кость в пасти медведя. Но что страшнее и абсурднее – я больше не могу смотреть на свежевспаханную землю, на собачьи кучи в парках. Все они напоминают ту самую черную кучу медвежьего дерьма, над которой в последний раз в своей