в безмятежной улыбке великой пустоты16.
Ум и сознание были захвачены серебряным светом спонтанной медитации. Я приготовился слиться с этим светом, но голос в голове настойчиво занудел: «Отпусти сансару. Два года, дай себе всего два года, и сансара умрет в тебе. Индия взяла с тебя выкуп, но Индия включила механизм, который похерит программы страдания». Я догадался, что эти программы записаны в моем теле. Красная таблетка долбаного Морфея. Шевельнулось сомнение: «Неужели все так просто?» В ответ включился уже знакомый мне процесс: однажды подобное происходило в Бодхгае. Тем вечером, в начале курса медитации, жизнь прокрутили на невиданной скорости перед моими глазами. То же самое началось сейчас.
Глава 2.
На полу кельи: прыжок в прошлое
Я нашел правильное, здоровое, полное силы и ясности ядро, сердце Себя. Сомнений не осталось. Let’s go! Пол превратился в стартовую площадку и, придав необходимое ускорение, телепортировал меня в Петербург, в момент первого возвращения из Индии.
Смотри, дорога к келье началась с твоей первой поездки в Индию. Она немилосердно перепрошила тебя, решительно сорвала маску, которую ты привык принимать за себя настоящего.
Могильные камни Петербурга: реальность пьет, курит и пристает
Все началось с фотографии, которую друзья заботливо подсунули мне вскоре после того, как я, возвращаясь из Индии, сошел с самолета в Москве. Ну надо же ввести парня в курс дела. На фотке моя бесконечно бывшая, почти экс-вайф, живописно позировала у подсвеченных закатом скал. Поодаль, но бесконечно рядом с ней маячил мой приятель; когда-то мы жили в одной общажной комнате. Между ними витало видное невооруженным глазом облако притяжения. Я глубоко вздохнул. Прими. Признайся, ты ушел первым, не она. Ты уехал! Введя в курс, заботливые друзья посадили меня на поезд «Афанасий Никитин» в Питер.
Сутки назад тело дышало сладострастным, ласкающим воздухом осенней Калькутты. Теперь же я ступал по замороженному асфальту Питера, по безжизненно пустым улицам. Никто не кричал «Ча, ча, гарм ча-а»17, не лез знакомиться, не таращился черными глазами из-за куста. Где здесь жизнь? Каменные дома на Васильевском нависали, как сосульки-убийцы. В общаге меня встретила одинокая, эмоционально выпотрошенная комната. Мир, однако, поспешил утешить как мог: ко мне подселили географа. Как говорили, слыша пьяный дебош наверху, циничные братья-восточники: «Географ – он и в Африке географ». Я порывался затеять разговор с типа женой (штамп-то в паспорте еще красовался), но ей приспичило кормить загадочного говоруна18 – есть такой питерский тип, – годами тусовавшегося вокруг. Выяснения отношений отложились. Надежды на то, что сердца вспомнят и расцветут любовью, самопохерились. Марс, оставь.
Через считаные дни я нашел в почтовом ящике общаги письма от первой любови, у которой стремительно