мужа… – начала она, – любое решение мужа будет правильным. Я его поддержу. Как и он, – она посмотрела ему в глаза, – как и он всегда поддерживал меня.
Оба знали, что Корнелия имела в виду недавнее прошлое, когда любовь Цезаря подверглась суровому испытанию и ему пришлось показать, из какого теста он слеплен.
– Как ты решишь, так и будет, – повторила Корнелия и уставилась в пол. Больше она не добавила ни слова.
Цезарь был благодарен жене за то, что она не стала усложнять ему задачу. Его любовь к ней была столь велика, что при желании Корнелия могла бы склонить его в ту или иную сторону. Теперь же она дала ему свободу действий. После истории с Суллой она не нуждалась в доказательствах его любви.
В то же время слова друга звучали крайне разумно: согласие выполнить просьбу македонян было бы самоубийственным, к тому же вело к раздорам в семье. Цезарь вздохнул.
– Давай позовем Аврелию, – сказал Лабиен, довольный, что друг хотя бы задумался.
– Нет! – возразил Цезарь.
Лабиен остановился.
– Уверен, мать ждет от меня самостоятельного решения, – объяснил Цезарь. – Как и Корнелия. Моя мать… всю жизнь учила меня независимости, как бы я ни ценил ее саму и советы, которые она дает. Она хотела, чтобы я принимал важные решения в одиночку, пусть так будет и в этот раз.
Лабиен покачал головой. Зная обычаи и нрав членов семьи Цезаря, он понимал, что именно так ответила бы почтенная Аврелия, если бы ей задали вопрос. Корнелия не раз говорила: Цезарь должен решать сам. Казалось, матрона сознательно воспитывала в сыне прирожденного вождя, человека, который не остановится ни перед чем и ни перед кем. А молодая жена приняла эту особенность за его глубинное, неотъемлемое свойство. Но по мнению Лабиена, это могло привести к несчастью…
Юлий Цезарь посмотрел на македонян:
– Почему я?
Представители восточной провинции переглянулись. Аэроп, который был старше остальных, ответил:
– Мы знаем, что молодой Юлий Цезарь замахнулся на ужасного диктатора Суллу, когда многие безропотно подчинялись его прихотям, а заодно и на Долабеллу, которого мы обвиняем в краже денег наших соотечественников и прочих, еще более отвратительных злодеяниях… – Он сглотнул слюну и заговорил о своей дочери Миртале. – Бесчестье… вот что я имею в виду. Долабелла дружил с грозным Суллой. Я слышал, что во время войны и истребления противников диктатора в Риме он был его правой рукой. Только тот, кто в прошлом не испугался Суллы, сможет противостоять Долабелле с его деньгами, хитростью и жестокостью. Вот почему мы пришли умолять юного Юлия Цезаря, чтобы он, и никто другой, согласился быть нашим защитником, нашим обвинителем. По законам Рима только римский гражданин может привлечь к суду другого римского гражданина. Вряд ли мы найдем много римских граждан, которые осмелятся противостоять такому страшному человеку, как бывший наместник и консул Гней Корнелий Долабелла и…
– Признаюсь, Гай, – перебил Лабиен