достиг ушей римских легионеров. Они онемели, будто их окатили ледяной водой, возвращая к действительности после оцепенения, вызванного речами консула.
Но Гай Марий уже все сказал. Его люди были достаточно взбешены, чтобы их пыл не погас от вражеского хохота. И все же он хотел произнести несколько последних слов…
– Они в тысяче шагов, – шепнул Серторий.
– Хорошо, – тихо ответил консул и, еще больше повысив свой зычный голос, так что он загремел по всему склону, снова обратился к легионерам: – Да, они смеются над вами, как много лет делали римские сенаторы, но настал день, когда вы пресечете любые издевательства, любые насмешки над собой! Сегодня – день вашего появления на свет, день рождения новых римских легионов! Сегодня ваш день! За ваших жен и детей! За ваших друзей и за народ Рима! Во имя богов! – Он обнажил меч и поднял его, направив в небо. – За вас! За вас! Смерть или победа! Смерть или победа!
И легионы взвыли в ответ:
– Смерть или победа! Смерть или победа!
Наконец консул повернулся и взглянул на тевтонов, тяжело поднимавшихся по склону холма: медлительных, но возбужденных, готовых завершить эту битву еще до того, как солнце достигнет вершины в своем путешествии по небу. Марий обратился к доверенному трибуну:
– Если тевтоны окружат меня, всех нас и не будет ни малейшей возможности спастись, убей меня. Понял? Вонзи в меня меч, умертви меня. Римский консул погибает в бою, его нельзя взять в плен. Истинный консул никогда не будет пленником. Ты понял меня, трибун?
Серторий кивнул, удивляясь настойчивости Гая Мария.
– Да, я понял, славнейший муж, – подтвердил он, – если мы попадем в окружение, я помогу консулу в его devotio.
Devotio означало самоубийство римского полководца в случае поражения; трибун понял, чего от него хотят.
– Ладно, будь что будет: пора идти навстречу проклятым тевтонам, – отозвался Марий.
Он давно не участвовал в сражении самолично. Да, он бился в Африке, но сейчас его мысли устремились к славным временам юности: Марий вспомнил, как сражался под началом Сципиона Эмилиана во время осады Нуманции.
– Все будет, как в Иберии, – пробормотал он. – Великое сражение, великая слава.
Гай Марий молодцеватым шагом обошел передовые когорты.
– Не двигайтесь, еще рано! – кричал он, и центурионы повторяли его приказы.
– Они в шестистах шагах, славнейший муж, – доложил Серторий, не отстававший от консула ни на шаг: он смотрел то на тевтонское полчище, то на римские когорты.
– Пусть еще приблизятся. Чем ближе они подойдут, тем круче будет склон, тем тяжелее им придется в бою, а нам гораздо удобнее биться, когда мы сверху.
Серторий кивнул, но в его ушах отдавалось лихорадочное биение сердца. Никогда раньше он не видел такой огромной толпы варваров, неудержимо наступающей на римский лагерь.
– Да, славнейший муж, – согласился трибун и тут же добавил: – Они на расстоянии пятисот пятидесяти шагов.
– Приготовьте копья! – прогрохотал консул.
Легионеры