когда, поддав пару из ковша с травяным отваром, заберется на деревянный полок, отполированный до блеска ее же телом, прижмется пятками к горячей стене соснового сруба и хоть на миг забудет обо всем, погрузившись в сладко-жаркую полудрему.
Баня у Рыжего была на удивление хороша, с сенцами, где можно было скинуть вещи и отдохнуть от пара, потягивая квас. Олга сняла сапоги и, поставив их рядом со входной дверью, ступила на тщательно выскобленный пол. Замочив грязную одежду в жбане, она вошла в мыльню и юркнула на горячий полок, поближе к печи. Свеча на подоконнике, спрятанная от воды под железный колпак, изредка потрескивала, плюясь искрами. Два сверчка переливчато стрекотали, пытаясь перепеть один другого. Олга уткнулась лбом в раскрытые ладони, стараясь полностью расслабить тело. Каждый раз сделать это становилось все труднее, что вызывало немалое беспокойство. Скрипнула дверь. Вошел Лис, повозился в углу рядом с бадейкой, замачивая еловые веники, уселся на соседний полок, подобрав под себя одну ногу, и облокотился на стену, устало откинув голову и закрыв глаза. Змея повернулась лицом в сторону Учителя и сквозь приспущенные ресницы принялась лениво изучать его. Свеча хорошо освещала мерно вздымающуюся грудь нелюдя и руки, сложенные на разведенных коленях. Его запрокинутое лицо с чуть приоткрытым в глубоком дыхании ртом, оставалось в тени. Вот от жара бледная кожа начала краснеть, покрываясь мелким бисером испарины. Только в нескольких местах старые шрамы не меняли свой цвет, оставаясь белыми – на шее, запястьях и щиколотках, как будто, нелюдя долгое время держали закованным в кандалы. Что ж, все возможно. Все-таки, он больше похож на птицу, чем на лиса. На мелкую пакостную пичугу. Нет, не так. На обтрепанного злого ворона. Такой же черный, и все время препротивно каркает.
Ворон – воронок,
Сядет на шесток,
Склюет наше горе,
Да выбросит в море.
Слова давно забытой песни сами собой всплыли в памяти, навеянные трескотней обрадованных теплу сверчков. Лис встрепенулся, как будто услышал чужие мысли, и мутным от жара взглядом скользнул по обнаженному телу Змеи. Ловко соскочив на пол, он вынул из бадьи набрякшие водой еловые ветки, связанные грубой нитью, встряхнул и принялся за дело. Парил Рыжий отменно. Олга переворачивалась, повинуясь его указаниям, и думала о шрамах на красивом Лисьем теле, заметных лишь в такой вот жаре. Все возможно: и кандалы, и каторга, и рабство – все. Но ведь если спросить, так ведь и не скажет ничего. Буркнет что-нибудь расплывчатое, да и прогонит дрова рубить. Так было и с последним, третьим, вопросом, выигранным Змеею на трассе.
– Скажи твой дух запечатан или… или нет?
– Конечно, причем целых два раза.
И замолчал, предоставив Олге возможность самой делать выводы. И она делала, причем весьма неоптимистичные.
Если Лис и сумасшедший, то не потому, что Печать отсутствовала. Скорее всего, он некогда самолично повредил или вовсе сломал ее, тогда же и тронулся умом. Духа заперли вторично, а трещина в мозгу так и осталась.