можно так хлестать. Почище кнута будет. Мягкое место полыхало ярым пламенем, хоть пироги жарь, и слезы непроизвольно сочились из-под крепко сжатых век. Один, два, пять, десять, все. Лис окатил пунцовые ягодицы холодной водой из ушата, и, бросив веник обратно в бадейку, в сердцах сплюнул на пол.
– Тьфу, дура!
Олга лежала, спрятав лицо в ладони и хрюкая не то от слез, не то от смеха. Высек ее! Как малолетнюю соплю из подворотни! Веником! И смешно, и больно, и обидно.
Нелюдь повозился, укладываясь на полок и недовольно, как-то совсем по мальчишески буркнул.
– Ну все, хватит, теперь твоя очередь.
Олга сползла на пол, потирая горящий зад, и взялась за веники. Парила Змея отменно.
***
– Ну, что ты хочешь узнать на этот раз?
Лис, сидя с ногами на лавке, нещадно драл спутанные после бани волосы деревянным гребнем с редкими зубьями, от чего последних становилось с каждым разом все меньше. Змея, отрешенно наблюдавшая с табурета за бесплодными попытками Рыжего расчесаться, встрепенулась.
– Узнать? Ах, да… расскажи мне про своего Учителя. Кем он был?
– Он был сволочью, – твердо заявил нелюдь, распутывая очередной колтун.
– И?.. – робко протянула Олга.
– Что “и”? – Лис уставился немигающим взглядом на надоедливую Ученицу. – Сволочью он был, ею и пребудет в сердцах помнящих его, – и воздел очи горе. Как есть, набожный дьячок из сельского прихода. Впрочем, издевательская гримаса быстро, что вешний снег, сошла с надменного лица. Нелюдь помолчал, задумчиво перебирая подол рубахи.
– Помнится, я ему другие вопросы задавал. Например, зачем он убил мою семью, и почему бросил меня, сделав йоком, а не взял в ученики сразу. Он, знаешь ли, не умел держать слово, и я так ничего от него и не добился. А потом я убил его. Отомстил. Во время последнего поединка, когда защищал свое право носить ритуальный кинжал. Он, скажу честно, не был удивлен, когда я забрал из него Змея. По-моему, даже рад. Он давно сломал свою Печать, но ум его не был сильно изувечен. Учитель отдавал себе отчет в собственных действиях. И тогда, когда зарезал мою мать и отчима. И тогда, когда ударил меня серебряным клинком… “нечаянно”, за неимением другого оружия! Мне тогда было… семь? Нет, восемь зим. И тогда, когда бросил меня умирать, надеясь, что я не выживу, даже со зверем внутри. Он был Змеем. Он сам согласился стать им, будучи смертельно раненым. И Змей разрушил его. Наказал за слабовольное желание жить любой ценой.
Лис говорил совершенно спокойно. Его голос не срывался, и пальцы не сжимались в кулак, грозя невидимым врагам. Лицо его ничего особенного не выражало. И только глаза, всегда, в любой ситуации остающиеся пустыми и безжизненными, на этот раз горели холодным огнем ненависти.
На миг Змее показалось, что она видит Лиса, полупрозрачного и густо изукрашенного тонкими светящимися линиями, сплетающимися в своеобразные узоры. И в тот краткий миг она успела заметить две ярко-изумрудные ладони, на одной из которых, той, что лежала справа от сердца, не хватало двух пальцев,