благодаря чувственно-интеллектуальной среде. Ибо если по одной аналогии восприятие есть следствие вещи, то по другой – это образ или копия внешней реальности.
Если это кантианская философия – а она может цитировать главы и стихи в свою пользу – кантианская философия является одной из версий великой догмы об относительности познания. Эта несчастная фраза, кажется, имеет много значений, но ни одно из них не имеет абсолютно католического принятия. Это может означать, что знание вещей устанавливает их отношения – то, как они ведут себя по отношению к тому или иному, в тех или иных обстоятельствах; а что касается совершенно несвязанной и абсолютно изолированной вещи, наше знание равно и должно быть нулевым. О вещи в себе мы ничего не можем знать; ибо знать нечего. Это может означать, что знание относится к получателю или знающему, что это не продукт, который может выдержать сам по себе, но нуждается в средстве передвижения и объекте в тесной связи. Таким же образом знания зависят от возраста и обстоятельств: они растут от периода к периоду и могут даже приходить в упадок. И в-третьих, относительность знания может означать, что мы (и все люди) никогда не сможем познать реальность; потому что мы можем знать только феномен, то есть измененную, трансмутированную, отраженную вещь, которая воссоздала свой образ после прохождения интерферирующей среды. Ибо, прежде всего, мы должны лишить его – этого так называемого «образа» (в народе его называют «вещью») – от второстепенных качеств (звука, цвета, вкуса, сопротивления), которые он имеет в сознании человека. будучи зависимым от своих органов чувств: и тогда надо избавиться и от тех количественных признаков (фигуры, числа, величины), которые оно имеет в сознании пространственно-временно воспринимающего существа; – и тогда; – но перспектива такова: слишком ужасно, чтобы идти дальше и столкнуться с головой Горгоны во внешней тьме, где человек обнажает внешность в надежде встретиться с реальностью.
Дело в том, что в паутине, которую плетет Кант, слишком много нитей, чтобы он или, возможно, любой другой человек мог держать их все в руках и не терять симметрии задуманного им узора. Чтобы быть справедливыми, мы должны, имея дело с ним, как и с любым другим философом, стараться сохранять единство этого узора, а не настаивать слишком подробно и определенно на его случайных недостатках. Легко сработать каламбур, что «критическая» философия должна сама ожидать критики; важнее помнить, что под критикой Кант подразумевал попытку проложить курс между всегда манящими крайностями догматизма и скептицизма, – попытку быть честным, то есть справедливым по отношению к обеим сторонам, но не погружаться в систематизированное спокойствие первой и не вступать в партизанскую войну со второй. А ведь именно простой обыватель и является в народном понимании этого слова обычным критиком.
О Канте мы должны помнить, что у него