они?.. Похожи на здешних?.. Зачем они там живут?.. А что за ними?.. Что там дальше?..
– Азовское море.
– Ну, знаю, а за морем?..
– Крым.
– Каков оный Крым?.. Кто там живёт?.. Подвластные турецкому султану татары?..
Всё её интересовало, С нею случилось то, что бывает с людьми, когда они из комнат, из тесноты городских улиц попадают на берег моря, в степь или в горы. Развёртывающаяся перед ними даль их тянет, зовёт и манит узнать её тайны. Какой-то голос точно звенит в этой дали, и невозможно не поддаться призывному звуку этого голоса. Что за этим горным хребтом, а что за тем?.. А дальше что?.. Горы?.. Какие там страны, с какими людьми?..
Мир звал её, и этот мир была – Россия.
В эти дни странствий она поняла, что для того, чтобы ей исполнить то, к чему она призвана, ей остаётся немного – полюбить искренно, всем сердцем и всею душою своего жениха. Она старалась забыть, что жених её – урод, что развитие его точно остановилось, что он всё ещё мальчик, которого игрушки и собаки интересуют больше, чем её переживания, что он совершенно равнодушен и к степи, и к казакам, и ко всей России, развернувшейся перед ними во всей своей шири и великолепии.
Она смотрела на Великого Князя с искреннею любовью и уже правильно и без всякого акцента, а главное, от чистого сердца, говорила ему, чокаясь с ним серебряною чаркою:
– Дай Бог, чтобы скорее сделалось то, чего мы желаем!..
Пятнадцатого декабря двор переезжал из Москвы в Петербург. Княгиня Цербстская, Великий Князь, Екатерина Алексеевна и Брюммер двумя санями выезжали раньше Императрицы.
Был сильный мороз. Государыня в лёгкой «адриене» и в драгоценном горностаевом до пояса палантине вышла проводить племянницу. Ямщик с трудом сдерживал застоявшихся на морозе лошадей.
Государыня заглянула в возок Великой Княжны.
– Легко, милая… Больно легко ты оделась, не по нашим декабрьским морозам… Ишь, хватает как… И за ушки и за нос… Эти платочки да шарфики – немецкие затеи ни к чему.
– У меня, Ваше Величество, ваша шуба…
– Шуба шубой, а плечи особо обогревать надо. Простудишься, золото.
Государыня перекрестила и крепко поцеловала Екатерину Алексеевну. Порывистым, прекрасным движением она скинула с себя душистую горностаевую накидку и закутала ею Великую Княжну, подняв воротник к самым ушам.
– Вот так-то лучше будет… Пошёл, ямщик!..
Сани заскрипели по снегу, возок покачнулся и помчался по проспекту Головинского дворца. Екатерина Алексеевна высунулась из окна и долго видела, до самого поворота, как стояла Государыня в короне золотых волос, в лёгкой «адриене» на ледяном ветру и улыбалась милым, весёлым, разрумянившимся на холоду лицом. Мягкий горностаевый мех нежно щекотал и грел щёки Екатерины Алексеевны, и она, в восторженном обожании своей необыкновенной тётки, не замечала, как крупные слёзы умиления и любви текли по её юному, прелестному лицу.
В четырёхстах верстах от Москвы, в Хотиловском Яму, у Великого