вроде смотришь, хабал хабалом, а вот, поди ж ты, такой такт, такая чувствительность!»
Лида смотрела изумленно и, кажется, думала о том же. Николай вновь попал в яблочко, она знала, что психологи и впрямь рекомендовали этот метод для выхода из депрессивных и стрессовых состояний, правда, они рекомендовали выговариваться вслух перед зеркалом, но в основном, потому что так было легче. Не всем удавалось представить себе собеседника воображаемого, не у всех хватало мужества завести такую беседу всерьез, ведь говорить-то следовало в голос. Чем-то данная процедура напоминала разучивание роли актером, своего рода репетицию, только на дому и экспромтом, по не написанному еще никем тексту, но не всем дарован актерский талант, а здесь – увы! – здесь он был категорически необходим. И кроме того, моменты входа в роль и выхода из роли были особенно щекотливы. Зеркало помогало снять страх выглядеть безумцем, ты разговаривал со своим отражением, с человеком в зеркале, он был и тобой, и посторонним тебе одновременно. Ты мог доверить ему все что угодно, и он никогда тебя не подвел бы. Он знал тебя, он понимал тебя, он был терпелив с тобой. И он был рядом всегда, когда бы ты ни пожелал.
Лида знала этот метод, потому что сама им пользовалась в хвост и в гриву, ей не требовалось зеркало. Но здесь таилась опасность. Зеркало все же отъединяло вас от вашего воображения, служило ему ограничителем. Оно было как ворота: вошел-вышел, и, как канатом, привязывало к обычной реальности. Если вы снимали ограничитель – вас более не связывало ничто. Даже необходимость вернуться могла в один момент перестать быть таковой. Лидино здравомыслие спасало ее пока, но не всем от рождения была дарована столь прочная основа.
Вообще стоило признать, что если бы не помощь Сергея Афанасьевича, кто знает, выдержало ли бы Лидино здравомыслие все то, что последовало за смертью Светланы. Особенно тяжелым был первый месяц или даже два. Потом в ноябре Ираида Львовна устроила нечто вроде памятного ужина, в день смерти Петра Ивановича, и позвала к себе, в отремонтированную квартиру, соседей по дому, немного, человек десять или двенадцать. Лиду она тоже пригласила. И Николая. И Сергея Афанасьевича. Чем она руководствовалась при этом – сложно сказать. Это было, как если бы убийца не просто пришел на похороны своей жертвы, а пришел бы, признался бы во всеуслышание, а потом еще затеял бы отмечать эту дату и позвал всех родных и близких покойной в ресторан, на торжество – выпить и закусить. Николай не пошел – во избежание.
– Не поручусь за себя, – повинился он Лиде, – трезвый еще молчу, да и не живу здесь почти, но если наберусь, могу ей и рыло начистить. Не хочу из-за этой жабы себе неприятностей. Руки об нее марать…
– Я тоже не хочу идти, – сморщилась в ответ Лида. – Хотя… если Сергей Афанасьевич примет приглашение, придется и мне, не бросать же его под танки.
Сергей Афанасьевич приглашение не принял, отговорился делами. Лида поблагодарила его и мысленно и устно, и осталась в тот вечер в музее, бумаги разбирать.
И вот