коньяку – вот и весь застольный базар. Потом, правда, Свен отмякает (он всегда пьянеет быстрее всех), и начинается рассказ о героическом подвиге преподавателей, решивших не отрываться от машинистов и работников бензозаправок. Он лично не любит бастовать, но нация должна быть единой в своем протесте, пусть знают, что сокращение социальных выплат и урезание бюджета даром не пройдет! Поэтому – никаких лекций и приемов экзаменов, только выход на работу!
– В Льеже университет работает, – говорит она. – Я в Интернете об этом прочитала.
– Так это валлоны! Они всегда нас предают!
Свен обращает ко мне разрумянившуюся физиономию.
– Они даже не хотят учить голландский язык, представляете?!
– А должны? – спрашиваю. – Ну, если они валлоны?
– Мы же учим их французский! У нас два государственных языка, пусть делают, как мы! А если не хотят, пусть присоединяются к Франции!
Ковач, по обыкновению, кривит лицо.
– Это так важно?
– Что важно? – не въезжает Свен.
– Изучение вашими франкофонами голландского языка? Если решить эту проблему, остальное будет в ажуре, да?
– Я думаю, это снимет напряженность общества…
– Ая думаю, не снимет. Вот не снимет, и все!
Готовый вспыхнуть спор прерывает дверной звонок. Судя по мелькнувшему в коридоре длинному хайру, это Макс, почему-то он не входит в комнату, беседует с матерью в коридоре. Вначале приглушенная, беседа набирает обороты, даже специально прикрытая дверь не спасает.
– Он очень нас беспокоит… – озабоченно нахмуривается Свен. – Он выехал из России в десять лет и был очень хороший мальчик. Теперь стал взрослый, и появились проблемы. Мне кажется… – он понижает голос до шепота, – кажется, он связан с наркотиками!
– Большие детки, – говорю, – большие бедки.
– Бедка – это что? – расширяет языковой запас профессор.
– Это проблема типа форс-мажор.
Входная дверь хлопает, значит, Макс ушел. Она не спешит возвращаться, и я, поднявшись, выглядываю в окно. У почтового ящика в форме избушки на курьих ножках топчутся двое – Макс и тот марокканец, что орал в магазине. Он уже вроде вменяемый, что-то говорит парню, а тот кивает.
– Ковач! – восклицаю в удивлении. – Иди-ка, полюбуйся на эту картину!
Но тот не желает любоваться, ждет, когда она вернется за стол. Парни тем временем закуривают, Макс говорит с кем-то по мобильному, затем сует телефон в карман, и оба, накинув капюшоны, удаляются по улице.
После ее возвращения повисает тягостная пауза. Она тянется за бутылкой, наливает и тут же опрокидывает.
– Что, пожаловался? – спрашивает, не глядя на мужа.
– Я?! – поднимает брови Свен. – На что?!
– Не на что, а на кого. На моего сына.
– Ни на кого я не жаловался… – бормочет Свен и оглядывает нас, призывая в свидетели.
– Да, мне это тоже не нравится, – ожесточенно говорит она. – Но что им делать? В доме, где они