но камень в цветах обезличен.
Видимо, кто-то решил, что не нужен портрет —
только фамилия и неразборчиво имя —
стёрлось со временем, как из бумаги букет,
перелицованный снегом. И снег вместе с ними
греет могилы, пока не настанет тепло —
скудная шуба, но лучше, чем голая правда,
что никого не осталось. Опять занесло
снегом – теперь уже с верхом, засыпав ограду.
И не откроют калитку уже до весны.
Только смотритель глядит на пейзаж виновато —
в общем, согласный, что жизнь, как в аптеке весы —
поровну всё. И за всё наступает расплата.
На берегу
На берегу, у самой кромки
воды, следов не оставляя,
где краб, гниющий на обломках
какой-то лодки – замечаю,
что волны набегают по две,
как рифмы в рукопись вплетаясь
в песок. Вода в стеклянной колбе —
не так играет, нагреваясь
от спирта из сухой таблетки —
аптекарь прав – не помогает.
Сыграть бы лучше на рулетке
с такой волной, но шар слетает
с вертушки на пол. Жду замены
на берегу цветущей лужи.
Возможны в жизни перемены,
но краб, гниющий в лодке – тут же —
как ни крути, напоминанье
о бренности всего и в сумме.
И чаек шумное болтанье —
лишь дополненье к грустной думе —
без всяких там анжабеманов
и прочей шелухи словесной —
таскают крошки из кармана —
другое им неинтересно.
Восторженно гляжу на воду,
на собственный расклад в водичке.
Откуда-то приходят волны
и образ сразу обезличен,
размыт, разбросан по песчинкам,
по берегу, сопоставляя
теперь оригинал с картинкой
с гниющим крабом в лодке с краю.
Утро на Fondamenta degli incurabili
Не пытаюсь вспомнить, чьи там ещё слова,
на каком наречии кто-то ещё картавит…
Просто тупо пялюсь на воду. Голова
соображает медленно от печали.
Т. е. теперь напиться бы той воды,
чтобы сказать застрявшими где-то в горле,
членораздельными звуками – кто ты, зачем, куды
прибыл – грозному дяденьке в чёрной форме.
Чтобы если и плыть, то туда, где он
неизлечимо спит, согревая вечность
невским дыханием, смяв за собой Гудзон
при переезде, думая лишь о встрече.
Чтобы воды до бортика, до руки,
чтобы умыться, сняв с отраженья тяжбы.
Но холодна водица, и коротки
пальцы, чтоб дотянуться – такая жалость.
«Человеку с одышкой, с пустым карманом, с разбитым сердцем…»
Человеку с одышкой, с пустым карманом, с разбитым сердцем
нечего пробовать даже взойти на гору,
чтобы