подворья, пожаловалась:
– Мужчины всегда были моими друзьями… Помогали. А тут…
И протянула как-то заученно, по-детски грустно:
– Но я проща-а-аю.
«Вот мы все так прощаем, – подумала Сошка. – Надо по-другому. Любить надо».
Джеймс Тиссо. Христос исцеляет слепого. Конец XIX в.
Господи, все, что я знаю: Ты человека не выбрасываешь. Выбрасывать и забывать, как болеть и убивать – дело человеческое
Вот такая вот – любовь.
Не кончились святки, а Сошка слегла. Первые дни лежала почти сплошь весь день, завернувшись в одеяло, и никому не позвонила. Зачем? Не хотелось, чтобы песком мозги промывали. Затем Соне полегчало, даже кашу гречневую с аппетитом поела. К Богоявлению совсем поднялась и даже до храма доехала, на троллейбусе. Однако, увидев огромную череду возле аналоев, несколько смутилась и отползла к стеночке: нет, не выстоять в такой духоте. Тут и на скамеечке уголочек освободился: Сошка присела. И молилась, себя забыв, до самого Великого Славословия. Однако потом как проснулась: заторопилась к выходу, домой. Слабость сильная. Да и поесть надо. По дороге к остановке купила в ларьке хлеба и пакетик сока, тут же и съела. Дома еще картошка дожидается.
К Литургии Сошка приехать не смогла. Лежала, сонная и ленивая, и смотрела в потолок. Молилась, конечно, сколько могла. Долго молилась. И не помнила, о чем молилась-то. Все перед глазами вчерашние лица: Ангелина Кречетова, Вероника Феликсовна, Вика Маратовна, Олежек, Лариса, Ирочка. Когда слабость чуть отступала, поднималась, заваривала чай. Даже макароны сварила на сковородке. Температуры не было, сил – тоже.
«Господи мой, Господи! Как же это получается, чтобы терпеть все то нечаянное зло, которое вдруг, и так основательно выливается на нас, руками таких близких и милых людей. О которых и думать-то плохо нельзя. Перед которыми душа моя должна стоять на коленках… Отец Игнатий, верно, думает, что я сильная. Как-то заявил, так прямо: «Вы только с виду немощная! Вы – сильная!» А я, мелкая сошка, силы этой вовсе не чувствую и о ней ничегошеньки не знаю, и не нужна она мне, сила эта. Не юродивая, и виниться особенно не в чем. У меня даже гордости не осталось, мной пол мыть можно. Вот протрут меня до дыр, там и… на покой. Господи, все, что я знаю: Ты человека не выбрасываешь. Выбрасывать и забывать, как болеть и убивать – дело человеческое».
Храм Гроба Господня. Иерусалим. Рисунок. 1849.
Она одна знала, что уже заказаны билеты на самолет – в Бен-Гурион, за Благодатным огнем
«Не надо – среди чужих хлопот и в больнице. Надо тихо и кротко, дома, как мама. На своих ногах. Господи, Ты знаешь лучше меня, как надо. Говорят, пшеница созрела. Да теперь, верую, и зеленая – в меру спелой идет. Время-то… Как во все времена. Только более легкое. Воздуха нет совсем. Очень легкое время, без воздуха. Промысел тут особый.
Я вот скоро всех увижу: маму, отца. Увижу, где они, и, может, мама для меня какой-то сарайчик выпросит. Кого еще увижу? Писателей и поэтов любимых, это точно. И святых