двери второй кабинки вытекала лужица, и доносились слабые стоны.
– Мережковский?
Застонали громче.
Отливая, здоровяк обернулся и молчаливо исподлобья уставился на Данилова. Под низким скошенным лбом выпирали надбровные дуги. Вздергивался короткий нос с широкими ноздрями. Массивным квадратным подбородком можно было забивать гвозди.
– Привет ей. – Верзила подмигнул.
Похолодев, Илья Петрович опустил голову и прошмыгнул мимо верзилы.
– Зачем, зачем вернулась ты… – Обжег спину урчащий голос. Хлопнула дверь.
Вытянув ноги, Мережковский сидел между стеной и чашей унитаза. Левая рука шарила по настенной плитке. Перекошенное лицо было в крови. На полу валялись осколки крышки бачка. Из бачка в унитаз бежала шумная вода.
Схватив фаянсовый осколок, Данилов выскочил из туалета и, остановившись, огляделся. Крашеный блондин мимоходом бросил недоуменный взгляд.
– Не видел верзилу? – спросил Данилов.
Пожав плечами, официант исчез за маятниковыми дверьми служебного помещения.
– Ну и, слава богу, – вырвалось у Ильи Петровича.
Данилов вернулся к Мережковскому и, с трудом поставив его на ноги, довел до раковины. Покачиваясь и закатывая глаза, бородач с присвистом постанывал и, поеживаясь, бормотал. Мережковский кое-как умылся. Холодная мутная вода отдавала хлоркой и пластиком.
– Надо скорую. – Данилов протянул бумажное полотенце.
– Не надо. – Поморщившись, Мережковский вытер лицо и бороду. И усмехнулся. – Спрашиваю его: ты ночной или рассветный?
Илья Петрович покачал головой:
– У них с юмором не очень. Тем более – с черным.
– Я так и понял. – Схватившись за голову, Мережковский болезненно застонал. – Проклятый зомби.
20
Данилов вызвал эконом-такси. Водителем серой Дэу Нексия оказался сухопарый бородатый человек похожий на Николая Второго. «Свинцовый дирижабль» из звуков возводил «Лестницу в небеса». Откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, Мережковский неподвижно сидел на заднем сиденье. Он смахивал на типичного персонажа из фильма Ромеро или Ардженто. Пустырь, частные дома, зоопарк, аптека, фонарь. Второй подъезд старой кирпичной высотки.
Сбросив ботинки, накинув куртку на дверцу шкафа, Мережковский, пошатываясь, дотащил себя до комнаты и, упав на кровать, простонал. В комнате клубилась пыль, стену подпирали штабеля книг, на полу чернели пузатые пакеты.
– На кухне пятилетний «Барклай де Толли». – Держась за голову, сказал Мережковский.
– Ты уверен? Может все-таки…
– За эмалированной кастрюлей.
В кухонной раковине громоздились тарелки. На грязном в хлебных крошках столе лежала «История западной философии».
Придвинув к кровати табурет, с ножкой перевязанной синей изолентой, Данилов поставил на него стопки, початую бутылку коньяка и блюдце с плавленым сыром, черствым черным хлебом и дольками зеленого яблока. Словно опасаясь рассыпаться, Мережковский