уже смахивая крошки со стола, морщась от запаха, теперь-то я знаю: малороссийской чесночной колбасы. – Жена гостинец передала? – Прокофий, молодой и крепкий мужчина, лет тридцати, довольно кивнул. – А что у вас там за чтение такое? – немного покоробило, что, стоило мне войти, они попытались спрятать газету. С Алисой они читали и обсуждали их вместе.
– Так это… барышня, – замялся второй, Алексей. – Как-то недовольная ты стала, молчаливая… или стало что?
– Да нет, – я присела за стол, достала из ящика букварь, бумагу, стальные перья, чернильницу и карандаши. Принялась готовиться к уроку, силясь не чертыхаться, не проклинать это время, когда, чтобы сделать элементарные вещи нужна такая подготовка. – Так что там в газете?
Работники показали. Они разглядывали дрянное газетное фото смутно знакомое…
– Состоялся суд… – глянула на дату: прошлогодняя, за сентябрь. – Финансовый манифест… что это?
– Так его по этапу сегодня отправляют, такого человека! Сейчас помереть! За что? Правду душат! Он же всё честь по чести говорил: что это царь со своими во всём виноват, что народ голодает, что война эта с японцами, будь она неладна! А его в Сибирь, навечно! Сейчас помереть!…
Прокофий говорил, а я смотрела на человека с газеты: одухотворённый, словно смотрящий сквозь, взгляд, круглые очки, и нет ещё нелепой бородки, той самой, козлиной… “Бронштейн… ещё один еврей, желающий распада нашему отечеству, отравляющий умы рабочих под фамилией Троцкий…”.
Боже мой!
Стальное перо, что я держала, выпало из пальцев, ставших не чувствительными.
– Когда его этапируют(3)? – собственный голос меня предал, уподобился сипу Прокофия.
– Сегодня… мы ж, Алиса Ивановна, что хотели: отпусти ты нас, барышня. Хоть одним глазом глянуть на великого такого человека! Не вернётся же теперь из Сибири, сейчас помереть!
Если бы не вернулся! Вернётся, ещё как! Только когда он вернётся, и ты, Прокофий, уже не будешь на меня смотреть, как на барышню…
Я не просто их отпустила. Я еле дождалась, чтобы можно было покинуть маленькую дворницкую-ученическую. Ученики мои итак заметили изменения в своей барышне. А я никак не могу избавиться от ужаса, когда смотрю на них: обыкновенных, добрых, православных, работящих русских мужиков. Зная, что они будут творить своими руками, теми руками, которые я сейчас учу выводить буквы алфавита.
Куда мне было бежать? Кому рассказывать, просить о помощи? Ноги сами понесли меня на Большую Конюшенную.
Ноги бежали, а голова не думала… что нельзя, что неприлично. Прохожие оглядывались, с кем-то я цеплялась локтями, не перед всеми извинялась.
Сняла варежки, достала из потайного кармашка сумки своё обручальное кольцо. Сжала крепко-крепко.
Я знаю зачем всё это. Это всё ради него, ради нас!
Господи, что же делать?
Все знают про красный террор (4) и сотни замученных в Петропавловкой крепости царских офицеров. Но в моё время многие женщины знают ещё и о так называемой “социализации девушек”, конкретно