хорошо содержал не только бывшую жену Фени, но и его дочерей, несмотря на то, что у него была своя семья и человек пять детей где-то в Ленкорани, старший из которых уже присматривал на рынке за мясным павильоном. Новый сожитель бывшей жены вначале предлагал Фене снять квартиру, устроить грузчиком, потом периодически давал мелкие деньги. Пользы от Фени на шарашках было мало, у него сильно дрожали руки, он и ходил-то, едва держась на ногах, поэтому, когда финансы у Серого иссякали, тот кричал на Феню: «Иди к своему хачику».
Но больше всего Феню добило, что его не захотели видеть дочки, которых очень любил. Бывшая жена сильно не чуралась, даже где-то жалела и, наверное, отчасти – мучилась совестью. В дом, конечно, не пускала, но, встретив на улице, не отворачивалась. Хоть денег и не давала, справедливо полагая, что он их пропьёт, но всегда предлагала накормить, совала в руки какие-то продукты, уговаривала Феню уехать к братьям под Вологду. А обе дочери делали вид, что не знают Феню, и издали, завидев его, сразу пытались скрыться.
Феня пил безбожно, не просыхая, и был известен только в двух состояниях – умопомрачительно пьяным или с ужасного перепоя. И в том и другом случае он или молчал, или говорил много и быстро, будто набрав полный рот каши, в речи его можно было ухватить в основном мат и междометья, очень редко и только будучи обладателем тонкого слуха – ещё какие-то русские слова. Его бормотание, которое мало кто мог понять, называли феней, отсюда было его прозвище.
Узнав судьбу Фени, Виктор поразился какому-то сходству со своей. Он временами испытывал к нему такую жалость! В то же время никогда не мог побороть отвращения к Фене, никто не опускался так низко, даже безмозглый Гиндос.
Сегодня, неожиданно, увидев их, Виктор почувствовал с удивительной остротой это отвращение. К Фене, к Серому, к ним всем. К себе. Хотя давно уже временами переставал отделять себя от них, чувствовал их действительно своими товарищами. Чувство своих, которое было так важно для него, без которого ему было так трудно жить, распространялось теперь на них, кого ещё мог звать своими? Сегодня захотелось бежать. Спрятаться. Остаться наедине с мыслями и воспоминаниями. Виктор с трудом овладел собой. Приветственно махнул Серому в ответ и направился к ним.
Серый никогда нигде толком не работал, ничего толком не умел, сидел несколько раз за мелкие кражи, но подлинным вором не был, настоящие блатные его презирали. Виктор не мог понять, в чём именно состоит привлекательность Серого или его талант, может только в том, что жил здесь всю жизнь, и весь город знал его, но люди обращались именно к нему. Нужно ли было что-то разгружать по цене, которая не устраивала портовых грузчиков, копать ли могилу почти задарма, перетаскивать холм песка с улицы во двор от вороватых соседей, вынести что-то под покровом ночи с давно закрывшихся предприятий, первым делом шли к Серому. В среде людей без определенного жилья, работы, семей, во многом уже без части обычного человеческого облика, но не кочующих, а как-то привязанных к городу, Серый был большим