не имеет смысла. Ты утратил способность здраво размышлять.
– Скользкая, поганая тварь! – мой голос сорвался на хрип.
–– Можешь орать, сколько вздумается, Саргон. Моя встреча закончена, – бросил Бел-Адад, разворачиваясь, чтобы уйти. – Да хранят тебя боги в твоем последнем пути.
Он полностью растворился во мраке, и вскоре его шаги стихли вдали, оставив меня в полной тишине, если не считать вялое потрескивание факелов. Закрыв глаза, я прислонился лицом к холодным прутьям темницы, ощущая, как груз отчаяния и одиночества начинает продавливать плечи, вынуждая опускаться все ниже и ниже…
[1] Этимму – в шумеро-аккадской мифологии духи, не находящие покоя; души умерших, не погребенных надлежащим образом.
[2] Тиамат – в шумеро-аккадской мифологии женское олицетворение первобытного океана-хаоса соленых вод, из которого родилось все (в том числе и боги).
13
Я молча сидел, уставив невидящий взор в стенку, переваривая услышанное.
«Насколько же мы все ничтожные смертные. Сильные мира сего используют нас в своих играх, словно кукол, дергая за ниточки. А когда кукла приходит в негодность, то ее просто выбрасывают… или уничтожают. В этом есть лишь одно утешение – мне представилась честь стать куклой в крупной игре. Конечно, это слабое утешение, но лучше, чем никакое, верно? Завтра последняя ненужная кукла присоединится к остальным…, но ведь я не хотел так просто сдаваться, нельзя опускать руки!… Хотя, теперь уже не знаю».
Мне вдруг стало все равно. Исчезла ярость. Чувство несправедливости и жажда возмездия. Осталась лишь пустота. Будто терракотовая лампа, масло которой выгорело в миг. Да и что я могу? Завтра придет этот ублюдочный ассириец, выпустит мне кишки самым изощренным способом, уж Бел-Адад явно попросил его об этом, а остатки закопает за городом на радость червям. К тому же, кувшин «аккадского вина» разбит, и у меня больше нет подручных средств для какой-либо защиты. Я устал. Никогда так не уставал в своей жизни. Я настолько хочу отдохнуть, что смерть жду с избавлением…
«Это неправильно, ты должен бороться! – возбудился внутренний голос, но был бесцеремонно прерван сознанием, — о, заткнись! Хоть что-то в своей жизни я сделаю неправильно».
Я повернулся на бок и закрыл глаза, подложив руки под голову, мысленно заглушая потуги внутреннего голоса воззвать к действу. Сон пришел так быстро, словно завтра мне предстояло пережить очередной обычный день, а не оборвать жизнь под ударами клинка безумного тюремщика.
Я спал так крепко, что проснулся лишь тогда, когда Тегим-апал уже открывал дверь моей камеры.
– Как спалось, дружок? – ехидно спросил он, лязгая решеткой.
– Нормально, – ровным тоном ответил я, разминая затекшие руки.
Тегим-апал был слегка озадачен моим спокойствием и отсутствием страха на лице. Он привык, что осужденные трепещут перед ним, моля о пощаде или быстрой смерти.
– Пришло время отправиться в последний путь, братец, – прошипел он.
Я