от того, что Сухинин так легко отпускает его. Он-то готовился умолять и угрожать своим влиятельным отцом. Но когда старик ему в ответ ответил так просто и коротко «Иди», он вдруг разрыдался сильнее даже, чем когда Тамара чуть не оторвала ему ухо. Которое, от холодного компресса, который она же и принесла, уже перестало печь и не болело, если до него не дотрагиваться.
Мальчик плакал и сам с удивлением осознавал то, что плачет сейчас от обиды, что дед чуть ли не выгоняет его, отпускает домой, даже не попытавшись уговорить остаться. А ведь баба Тома ему обещала, что, когда дед очнется от своей медитации, то они вместе будут сидеть-пить чай с вареньем, которого в вазочке осталось совсем чуть-чуть. Она говорила, что он понравился деду, а на деле тот абсолютно безразлично сказал: «Иди» и зачем он тогда сидел тут столько времени?! Зачем ел это противное варенье с корицей?! И почему это он должен уходить?!
Тимофеечкин плакал, как побитый, и к своему неудовольствию, заметил, как стал похож на портрет рыдающего мальчика. С той лишь разницей, что он – брюнет, а на картине был нарисован беленький мальчик. К удивлению Мирона, дед не стал его успокаивать, просто сел за тот же столик напротив него и принялся пить чай и вымакивать остатки варенья куском булки, отправляя ее в свой «увядший» беззубый рот. Смотреть, как старик ест, Мирону не было противно, теперь он не испытывал никаких чувств, кроме злобы и обиды, и под наплывом этих эмоций он произнёс: «Нет, я не уйду! Почему я должен уходить? Я что, зря у вас на чердаке всю ночь просидел? Я видел ваше зеркало, и всем про него расскажу, понятно?!» – Дед с присвистом засмеялся и ответил: «Рассказывай!» – Тимофеечкин аж взвинтился весь от того, что старик отвечает ему так односложно и безразлично: «Да? Рассказывать?! А вы думаете, я не догадался, что это зеркало не ваше?! Вы думаете, я не понял, что оно ворованное?!» На этот раз дед засмеялся так, что аж прыснул чаем: «Оно не ворованное. Его нельзя упрекать». – «Ага, рассказывайте сказки кому-то другому! – окончательно перешёл границы приличия мальчик. – С чего это вдруг «нельзя украсть»?! Немцы вон янтарную комнату украсть смогли, и ничего! А тут трельяж небольшой! Да его утащить раз плюнуть!» – «Нет, Мирон, – отвечал ему дед, и у мальчика возникло странное чувство, что он понимает слова старика не от того, что слышит их, когда тот говорит, а просто будто бы они сразу же оказываются у него в мозгу, но он списал эту странность на то, что у него после Тамариной трепки, быть может, повредился слух, что и вызывает такое ложное впечатление телепатии при разговоре с дедом. И только Тимофеечкин хотел посетовать в своих мыслях на то, что вконец покалечился тут у них, стал заикой, да ещё и оглох, как Сухинин ошарашил его фразой: «Это зеркало нельзя украсть. Его можно только получить в дар… Хочешь, тебе подарю?» Мальчик, аж плакать перестал от удивления. И не сам до конца не веря тому, что слышит спросил:
– Как подарите?!
– Просто подарю.
– Бесплатно?!
– Бесплатно
– И не жалко вам?
– Нет,