моя кандидатура обсуждалась, но меня не назначали именно по причине моей беспартийности. Мне настойчиво советовали вступить в партию… Конечно, мне хотелось попробовать свои силы на высокой должности, – он издал свой виноватый смешок. – Но мы поговорили с женой и решили, что так будет нечестно.
Ольга порозовела от удовольствия при упоминании о ней.
– Что значит, нечестно? – нахмурился Егоров.
– Нечестно – вступать в партию ради карьеры, – пояснил Осинкин.
– Опять попал! – отметил Норов. – Теперь не отпускай его, добивай!
– Паша, сядь ради бога! – взмолилась Ольга, хватая его за рукав. – Я и так вся на нервах!
Норов нехотя опустился на стул. Он и не заметил, как вскочил; ему было трудно оставаться на месте. Видимо, Егоров чувствовал, что проигрывает и пошел ва-банк.
– Как же вы собираетесь управлять городом, если не справляетесь с собственным сыном? – ядовито осведомился он.
Это был запрещенный удар. Он полоснул этим вопросом Осинкина, как ножом из сапога. Осинкин переменился в лице, улыбка сползла с его губ. Другие кандидаты в студии сразу напряглись, испытывая неловкость и ожидая его ответа. Осинкин медлил; камера держала его крупным планом, были видны капельки пота, проступившие на висках, поверх осыпавшегося грима. Ольга ледяными пальцами сжимала руку Норова.
– Мой сын невиновен, – проговорил Осинкин негромко и твердо. – Его арестовали незаконно, с единственной целью: не допустить моего избрания. Впрочем, вам прекрасно это известно, не правда ли? Мне жаль, что вы опустились в дебатах до таких приемов. Прежде я уважал вас… Теперь, наверное, не смогу.
Камера переключилась на Егорова, и стало видно, что он покраснел до самых ушей.
– Готов! – торжествуя объявил Норов, обнимая Ольгу. – Открывай счет!
Гаврюшкин начал приходить в себя. Он по-прежнему сидел на полу, прислонясь спиной к деревянной лестнице и осовело уставившись перед собой, но пошевелился и издал длинный хлюпающий звук. Анна, опустившись на колени подле него, взяла его лицо в свои руки.
– Как ты себя чувствуешь? – обеспокоенно спросила она, заглядывая в его глаза. – Ты слышишь меня?
Гаврюшкин нащупал рукой перила за спиной, другой рукой тяжело оперся на ее плечо и попытался подняться.
– Все нормально, – пробормотал он. – Просто он меня подловил… Я с ним после разберусь. Гном, бля…
Он говорил невнятно, еле ворочая языком, как пьяный. Анна смотрела на него с состраданием.
– Ты лучше приляг, – мягко проговорила она.
Она помогла ему добраться до дивана, хотела уложить, но он остался сидеть, запрокинув голову, под которую она бережно подложила подушку. Она принесла ему с кухни холодной воды в стакане, Гаврюшкин приподнялся, сделал несколько глотков и вернул стакан ей.
– Ты не сердись на него, Миша, – попросила она, садясь рядом. – Пожалуйста. Это все из-за меня! Я одна во всем виновата. Он не звал меня, я сама приехала. Мне очень стыдно перед тобой…
Он болезненно поморщился