и принялся делать ему искусственное дыхание: давил обеими руками на сердце, тут же припадал губами к уже посиневшим губам Жана-Франсуа с выступившей на них белой пеной и дышал ему в рот.
– Давай, Ванюшка, очухивайся! – торопил он по-русски. – Давай же, Сен-Санс, мать твою!
Жан-Франсуа закашлялся, тихо застонал и открыл глаза.
– Он жив! – воскликнула Лиз и, рыдая от облегчения, оттолкнув Норова, бросилась на грудь мужа.
– Я люблю тебя! Люблю! – твердила она, покрывая его багровое, лицо поцелуями.
Норов откатился в сторону и, перевернувшись на спину, без сил растянулся на полу.
– Пронесло! – вслух радостно выдохнул он. – Ну надо же! Первый раз в жизни с мужчиной взасос целовался! Тьфу, черт!
В спальню ворвалась Анна; мимо Жана-Франсуа и Лиз, не замечая их, она метнулась к Норову и упала возле него на колени.
– Как ты?!
Он с пола обнял ее и притянул к себе.
– Разок, наверное, смогу, – пробормотал он ей на ухо. – Если, конечно, подмахнешь…
– Я… постараюсь! – плача от радости, отозвалась она. – По-шведски, да?
Он запустил обе руки ей под свитер и добрался до нежной груди.
– Ну уж нет! Что-что, а давать всегда – только по-русски!
Известие о том, что у Осинкина арестовали сына и он теперь снимается с выборов, мигом разнеслось по городу. На пресс-конференцию в штаб слетелись представители всех средств массовой информации, включая воронье с государственного телевидения. В небольшое помещение для общих совещаний набилось больше полусотни человек; кроме журналистов тут были взволнованные, молчаливые сотрудники штаба и активисты, в смятении примчавшиеся «с полей» узнать правду из первых рук.
Журналисты сидели на стульях и на полу, штабисты и прочие стояли плотным кольцом в два ряда вдоль стен. Духота была страшная.
За простым канцелярским столом было приготовлено три стула: для Осинкина, Норова и пресс-секретаря. Когда насупленный, со сжатыми губами Норов вошел в зал, атмосфера была накаленной, все головы повернулись к нему. Норов заметил в первых рядах Ольгу, взволнованную, испуганную, ничего не понимающую, мрачно посмотрел ей в глаза и отвернулся, не поздоровавшись.
– Пригласи Олега Николаевича, – велел он охраннику. – Скажи, все в сборе.
Молодая пресс-секретарь, растерянная, как и все в штабе, подскочила к нему.
– Какой порядок пресс-конференции?
– Осинкин сделает заявление и ответит на вопросы.
– И все?
– И все.
– Вы будете что-нибудь говорить?
– Нет.
Мимо стола, на котором стояла табличка с его именем, он прошел в зал и присоединился к своим подавленным ребятам из штаба. Появился Осинкин и с опущенной головой прошел к столу. Заработали фото – и телекамеры. Лицо Осинкина было пепельным, щетина придавала ему вид запущенный, а седая прядка во вьющихся темных волосах смотрелась трагически. В эту минуту ему сочувствовали даже враги. Ольга, не выдержав, громко вздохнула.
Осинкин