увидеть в ее глазах то, что я видел в глазах Кло. Кло смотрела на меня как на несостоявшегося музыканта, на слабого человека, неудачника. Это больно, Поль, ужасно больно. Самое плохое заключается в том, что это – правда. Я именно такой и есть – несостоявшийся музыкант, неудачник. Не гений, как я думал о себе в молодости, отнюдь не гений… Я устал от своей никчемности и ненужности. Я не хочу никого обременять собой.
– Ты нужен мне! – не удержавшись, крикнула Лиз.
– О, нет. Тебе нужен не я. Что ты знаешь обо мне?
– Я все знаю! Все!
– Нет, Лиз. Ты только думаешь, что знаешь.
– Я знаю все твои тайны! Ты можешь мне доверять.
– Я не о тайнах Лиз, я о душе. Ты не знаешь мою душу.
– Я люблю тебя, шери! Я знаю, что ты любил Клотильду, но я все равно люблю тебя!
– Нет, Лиз, ты любишь не меня, а свою любовь ко мне!
– Ванюша, откуда у тебя ружье? – прервал Норов их диалог, странный для русского уха.
– Позаимствовал у Эрика, когда его не было.
– А патроны? Какой калибр ты взял?
– Самый большой. Уходи, Поль!
– Понимаешь, если ты взял патроны с мелкой дробью, то ты не убьешь себя, только изуродуешь. Например, тебе выбьет глаз, оторвет ухо и половину носа. Получится очень некрасиво. Тебе стыдно будет показываться людям.
– Убирайся! Я взял нужную дробь! Если ты сейчас же не уйдешь, я выстрелю!
– Лучше уйти, месье Поль! Я прошу вас! – в ужасе зашептала Лиз.
– А если я уйду, ты не выстрелишь?
– Да убирайся же! – крикнул Жан-Франсуа.
– А может, опрокинем по рюмке на прощанье?
– К черту тебя! К черту!
– Пойдемте, месье Поль! – молила Лиз и тащила Норова за рукав.
– Хорошо, Ванюша, я ухожу, – сдался Норов. – Но знай: твою невежливость я считаю недопустимой и пожалуюсь на нее твоей маме.
Лиз тащила его прочь изо всех сил.
Целое утро и первую половину дня Норов провел в переговорах с разными влиятельными людьми, но помогать в истории с Денисом не брался никто. Все знали, что приказ отдал непосредственно губернатор, только он один и мог дать отбой, так что договариваться следовало напрямую с ним. Ленька со своей стороны что-то пытался предпринять в Москве, и тоже безуспешно; Мордашов был силен, переломить его не получалось.
В штаб Норов вернулся часам к трем, у входа уже дежурили журналисты. Они набросились на него с расспросами, но он молча прошел внутрь в окружении охраны. Осинкина он нашел в своем кабинете, измученного, небритого, с воспаленными больными глазами. Он курил сигарету за сигаретой. Норов распахнул окно, чтобы не задохнуться от табачного дыма.
– Я только что виделся с помощником губернатора, – сообщил Осинкин. – Он сам мне позвонил, встретились на нейтральной территории. Разговор был, само собой, конфиденциальный, но доходчивый. Короче: или я снимаюсь, или Денис отправляется в тюрьму.
– Они берут тебя на понт. Посадить Дениса они не смогут, мы им не дадим.
Осинкин загасил сигарету и закурил новую.
– Мы не сумеем им помешать…
– Еще