что, время перекусить. Давай с нами Никита Лукич, – переключает внимание Илья, – Делу – время, а еду пропустить – себе навредить!
– Давайте, – соглашается тот.
Мужики помыли руки и даже лица из ключа, огороженного дощатым коробом, в тени одинокой развесистой берёзы.
Выложили на стол кто что принёс: чёрный хлеб, яйца, брусочек желтоватого сала, завёрнутого в тряпицу, солёные огурцы. «Благослови, Господи, еду и питие наши», – перекрестил обед и себя Злобин. Кое-кто повторил жест. Ели, переговариваясь, Никита тут же сочинил пару баек про колхоз:
– Только я хомут Стёпке сдал и сюда направился, гляжу: идёт сломанный шкворень, без уха. Один из тех, наверное, за какими вы меня посылаете.
– Где ухо потерял? – спрашиваю.
– Посадили граблить сено ярого колхозника. Ну, он вставил меня задом наперёд, со всего энтузиазму погнал коня, завидев председателя, чтобы выслужиться, зацепился за пень, понужнул, сдуру, вместо того, чтобы слезть да посмотреть – вот так я и стал инвалидом.
– Ишь, ты. Всем колхозникам рассказать – кто обидится, а кто и в ум возьмёт, – посмеивается Пётр, – И про хомут можешь с ходу?
Никита, закусывая прошлогодним кислым огурцом, аж вздрагивает. Нынешние не подоспели.
Приостанавливает речь, расправляет плечи, голову поднимает высоко, лукаво прищуривается:
– Дай прожую. А то, пока я балаболю, всё подберёте.
Однако почти сразу и продолжает неторопливо, с интригующими остановками почти за каждым словом:
– Иду я, а мой хомут, что на конюшню сдал, мне навстречу, ободранный, как липка.
Мужики слушают с заинтересованным терпением.
– Я – ему: «Ну, как жизнь?» – «Хорошая! – говорит, – Лучше, чем у тех, которые ещё до колхоза служить начинали». – «Да по твоему внешнему виду не скажешь». – «Зато в раю раньше срока окажуся».
Никита приостанавливает речь и делает заключение:
– Вот какой мудрый стал мой хомут!
Мужички смекнули, в чём мудрость хомута, всё равно посмеялись:
– Авось, как-нибудь всё наладится. Наше дело тягловое.
Развеселив компанию и перекусив, Никита направляется в кузню с поручением.
глава 14. Кузня
Странные предчувствия овладели душой Калачёва, пока он шёл от полевого стана до кузни, приземистой старой, распластавшейся у дороги избы на выезде из Черемшанки. На её крыше растёт лебеда да полынь, а труба угадывается по вырывающимся клубам дыма, а иногда огня.
Кузня осталась от её в одиночестве умершего, старого хозяина, не работала много лет, но – цела. Крестьяне надеялись, что когда-то она пригодится. Однажды подростки сорвали замок и залезли внутрь. Но стоило кому-то заметить это, как сразу же собрались мужики. Пацанов всей деревней воспитывали, пока те не дали обещание не подходить к объекту на пушечный выстрел. Так и дожила кузня при советах до этих времён. И вот председатель привёз в село крепкого на вид цыгана-кузнеца, человека, каких по внешности