они доесть шейку, как Шломо вынес фаршированную рыбу, от которой ну никак было невозможно отказаться, а под неё пришлось взять ещё кувшин домашнего вина, а уж не закончить обед цимесом – разваренной в мёду морковкой – было бы просто неуважением к хозяйке. Так что, когда через час с лишним они выбрались из трактира, Еноха уже клонило ко сну от сытости и приятно шумело в голове. Контора Ицика находилась неподалёку, и дошли они быстро, несмотря на то что Ицик по дороге цеплялся ко всем женщинам и раскланивался со всеми прохожими. Все поздравляли его с возвращением и выспрашивали, что привёз нового и интересного. В конторе он взгромоздился в огромное кресло, как трон возвышавшееся у письменного стола, жестом фокусника сунул руку куда-то вниз и вытащил увесистый свёрток, завёрнутый в серое плотное сукно. Бережно положив его на стол, Ицик принялся разворачивать ткань, мурлыча под нос какой-то торжественный марш. В свёртке оказались четыре деревянные пластины. Две побольше и посветлее, с желтоватым отливом. И две потоньше, потемнее и довольно невзрачные на вид.
– Вот это, – Ицик указал на светлые, – секвойя. Ты себе представить не можешь, Енох, что это за гиганты! Их верхушек с земли увидеть просто невозможно – они уходят куда-то за облака и теряются там. Никто не знает точно, сколько им лет. Местные индейцы говорят, что эти деревья появились задолго до того, как был создан человек, и останутся на земле после Страшного суда. Их нельзя рубить, но, на твоё счастье, одного из этих гигантов свалила жуткая буря, его торжественно освежевали, как эскимосы тушу кита, и с огромным трудом мне удалось купить эти две доски. Тот, у кого я их купил, рассказывал, что когда они распилили этого гиганта, то на срезе он насчитал больше трёх тысяч годовых колец – а индейцы утверждают, что это дерево было ещё из самых молоденьких. Но это всё ерунда по сравнению с этими невзрачными дощечками, – Ицик сделал внушительную паузу. Он упивался своим рассказом, глаза горели. – Ты знаешь, что такое тополь и осина?
– Конечно, знаю, – немного разочарованно отозвался Енох. – У нас полно и того и другого.
– Так вот, это – тополь осинообразный. И такого здесь нет. Это вечное дерево, Енох. Американцы называют его «пандо». Дерево само по себе невзрачное, обыкновенное. Но оно не умирает, а как бы передаёт себя дальше, вырастает новое и становится не одним деревом, а целой рощей, растущей из одного корня. – Ицик полез в растрёпанную записную книжку. – Один учёный – ботаник, которого я там встретил, написал мне его латинское название: Populus tremuloídes, и, кстати, он сказал, что этой роще, огромной роще в сотни деревьев, из одного из которых и выпилены эти дощечки, – восемьдесят тысяч лет. И все они одно и то же дерево!
– Передача себя. Переселение душ, – заворожённо прошептал Енох. – Вот оно. То, что я искал.
Ицик, увлечённый рассказом, не расслышал, что сказал Енох, и, должно быть, к лучшему, так как цена могла тут же подрасти. Дружба дружбой, а выгоды своей Ицик никогда