я съехала, поступив в колледж, потому что не могла смотреть на ванну, в которой умерла мама. Тем не менее, когда такси свернуло на обсаженную деревьями дорожку, ведущую к бабушкиному дому, меня охватила радость: я вернулась в знакомое место, где чувствовала себя в безопасности. Обшитый белой вагонкой столетней давности дом показался мне идеальным прибежищем. Здесь можно было залечь на дно, спрятаться ото всех, и в первую очередь от Малкольма.
Слегка подавшись вперед, я выглянула из окна машины. Газон по обеим сторонам дорожки устилали сухие листья. Зато лужайку перед домом отец заботливо расчистил и подстриг траву. Ему всегда нравилось садоводство – жизнь за городом привлекала его в том числе возможностью работать на свежем воздухе. Он продал нашу квартиру и переехал сюда несколько лет назад – после того как бабушка упала и сломала бедро. Сейчас она выздоровела, в постоянном уходе уже не нуждалась, но папа все равно оставался на ферме.
Такси остановилось почти у самой крытой террасы. Пока я расплачивалась с водителем, из дверей вышел папа.
– Привет. – Он спустился по деревянным ступенькам, как только такси отъехало. – Рад тебя видеть. – Другой отец на его месте подошел бы и обнял свою единственную дочь, но наши с ним отношения не походили на общепринятые. Нас разделяла небольшая эмоциональная пропасть, существование которой мы оба предпочитали отрицать. Первые мгновения наших встреч всегда были слегка неловкими.
– Пошли в дом, – предложил он и взял у меня чемодан. Я поднялась за ним по ступенькам, с ностальгией глядя на потертые серые качели неподалеку – сидя на них, мы с бабушкой часто играли в шашки.
Сразу за порогом меня окутал аромат свежесваренного кофе.
Я прошла мимо гостиной, выхватив взглядом потертое зеленое кресло дедушки Джека, которое по-прежнему стояло в углу, и бабушкину плетеную корзину, с разноцветными клубками и спицами для вязания. На бортике корзины лежала незаконченная работа – вероятно, очередная шерстяная шапочка. Бабушка вязала такие для детей из онкологического отделения больницы.
– Где бабушка? – спросила я, удивленная непривычной тишиной.
– В доме престарелых. Сегодня же суббота.
– Ах да, точно.
Бабушка лет двадцать каждую субботу играла на пианино для постояльцев дома престарелых – в основном мелодии из шоу тридцатых и сороковых годов. Меня слегка забавляли ее рассказы об удовольствии от игры для «стариков», притом что ей самой было за девяносто.
На кухне папа спросил:
– Есть будешь? В холодильнике осталось немного курицы – или могу быстро пожарить тебе сырные тосты. – Совместные обеды всегда ускоряли таяние ледяной стены между нами.
– Я не голодная. Съела в поезде салат. А вот кофе пахнет превосходно.
Папа налил мне чашку.
– Хорошо. Ты первая. Что у тебя стряслось?
– О боже. История отвратительная. – Я села за стол. – Даже неловко тебе рассказывать.
– Не переживай. Уверен, я слышал вещи и похуже.
– Может.