момента. Думал, что, раз папу ее зовут так же, как и меня, она не обидит.
– Я ничего не делал.
– Пока не извинишься, никто за стол не сядет.
Они заставили меня это сделать.
Как будто этого мало было, скоро я снова стал козлом отпущения. Сперва был интересный урок: нам выдали рисунок, где был изображен медведь, вернее, его контуры, внутри медведь был пуст, чистый лист. Мы макали кисточки в краску, ставили точки разного диаметра и цвета, закрашивая медведя каждый на свое усмотрение. Окрас приобретал узор, фактуру. Я просто закрасил медведя и получил удовольствие, он получился коричневого цвета, с проседью. Но одна девочка сделала очень красиво, в его шерсти будто отражалось немного солнечного света. Совершенно заслуженно ее рисунок повесили на канцелярскую кнопку в игровой комнате.
Кто-то нарисовал на нем черную худую снежинку. Не снежинку даже, не знаю, что это такое было. Но случился переполох. Собрали всех.
– Кто? Это? Сделал?
Я впервые услышал, чтобы вопрос так подробили на три части, и это впечатлило.
Двое детей, девочка и мальчик, указали на меня.
– Это не я, – ответил я без таких внушительных интервалов.
Мне никто не поверил.
– Это очень плохой поступок. Твои дед и бабушка были бы расстроены.
– Почему?
Оказалось, что это – нехорошая метка.
Всю первую половину дня, до обеда, нужно было отстоять наказание в углу. В какой-то момент воспитательница сжалилась, принесла мне книгу-раскраску и табуретку.
– Признайся, расскажи, зачем ты это сделал?
– Это не я.
– Это очень страшный знак.
Я привык, и мне даже понравилось сидеть в углу. После сончаса две воспитательницы впервые на моей памяти собрались вместе, чтобы провести экспертизу. Я рисовал этот знак последним из детей и специально загнул один конец не туда.
– Да нет. Это точно не он, – сказала воспитательница.
Мой рисунок показали всем.
Еще несколько рисунков. Какой больше походит на оригинал?
– Он прикидывается, – сказала одна девочка. – Мы видели, как Женя Алёхин нарисовал.
Я посмотрел на нее, мое сердце сжалось от обиды.
– Не такой он умный, – услышал я.
Мысленно я ответил: «Такой умный! Посмотрите, как я нарисовал!»
– Наказание снято с Алёхина. Кто это сделал? Признайтесь, или будет хуже.
Одновременно я слышал «Ура-а!» и «Фу-у», может быть, это звучало только в моей голове. Это «фу» было предвестником открытия в стиле Ганди или Майка Тайсона о том, что выкрутиться, солгав, – участь хуже гордого поражения.
Никто не взял на себя ответственность за содеянное. Дети вернулись к своим делам и игрушкам, взрослые – к своим. Справедливость не восторжествовала.
В этот вечер перекладывал кубики, пока другой мальчик рассказывал мне, что такое свастон. Я ответил, машинально перестраховавшись:
– А я не знал, что это. Даже рисовать ее не умел.
– Я умею, – ответил мальчик. – Но нарисовал не я.
Вдруг промелькнула идея. Может быть, это все-таки я уснул среди бела