этаже.
Хорошо. Что, чёрт возьми, хорошо? Что? То, что, надев вместо любимой дорогой шубы обычную куртку-пуховик неприметного цвета, она теперь не выглядит, как идиотка, перед облезлой, крашеной половой краской дверью? То, что докатилась она сюда на трамвае цвета этой самой двери вместо того, чтобы сесть в свою машину и гордо продемонстрировать её отцу? То, что созданное ею настоящее отрезано от прошлого высоченными стенами с колючкой под напряжением? То, что сейчас надо протиснуть руку сквозь эту колючку, чтобы надавить на кнопку звонка? Боже, где четырнадцать лет вылепливания себя, где сотни часов, проведённых с клиентами, ищущими поддержки в словах, что она бережно хранит в себе, но не умеет применить, когда дело касается её лично?
Пенопласт в голове разыгрался, и Лида почти не слышала трели звонка. Дверь открыла женщина, в которой она с трудом узнала невесту отца. Они смотрели друг на друга через порог равнодушно, беспристрастно, холодно. Одна – стройная, ухоженная, с точёными чертами лица, вторая – с вываливающимися боками из обтягивающих джинсов, выпирающим сквозь футболку животом и лицом в мелкую сетку морщин. Между ними лежал коврик с выцветшей надписью «Welcome».
– Добрый день, – поздоровалась Лида и зачем-то спросила: – А отец дома?
– Ну, а где же ему ещё-то быть? Договаривалися ведь, – растягивая гласные, баском ответила хозяйка дома и посторонилась, пропуская гостью внутрь. – Львуся! Лида приехала, встречай!
– Иду, иду, почти бегу! – из большой комнаты появился отец, на ходу застёгивая верхнюю пуговицу светло-голубой, видавшей виды, но опрятной, рубашки. Он, как и этот дом, и квартира, и даже дверь, мало изменился. Близоруко прищуренный левый глаз, своеобразная подбочённость, лёгкая сутуловатость и одутловатость. Новым, броским и непривычным для Лиды, оказались седина на редких, когда-то русых и густых, волосах и опутавшие, словно неводом, лицо морщины.
– Ну, здравствуй, дочь, – он чуть подался вперёд, не понимая, что дальше делать – обнять, или просто дать руку, или выдать распростёртый жест, мол, проходи.
– Здравствуй, папа, – Лида перешагнула блёклое «Welcome», распластала руки в стороны, чтобы обнять отца, но между ними, торя себе дорогу, втиснулась его супружница.
– Давайте уже к столу, водка стынет, – она осклабила маленький рот в улыбке, сверкнула смородиновыми глазками, один из которых чуть косил и казался больше, шмыгнула мясистым носом, нависшим над накрашенными ярко-красной помадой губами, и продефилировала по коридору в кухню, откуда доносились запахи запечённой курицы.
Лида не смогла сходу вспомнить, как зовут жену отца, но память подкинула картинку, как она выглядела на свадьбе. Невысокого роста, приятно полноватая, с вьющимися ниже плеч высветленными волосами и только-только появившейся от употребления алкоголя обрюзглостью. До официальной женитьбы она казалась скромной и обходительной, появляясь в их доме, пекла что-нибудь вкусненькое, ночевать не оставалась. Но так длилось недолго – после пары