Только оно должно применяться ко всем живым существам. Милосердие к своим сородичам – это просто внутривидовая солидарность. Но даже её у нас нет.
Рита заканчивает дела, снимает чайник, и мы дружно хрустим сушками, сплетничая о коллегах.
***
Утром мы сталкиваемся на лестнице с Крысой-Ларисой. Она, единственная из персонала, в своей обычной униформе – цветастом халате и домашних войлочных тапочках. Остальные стараются одеваться прилично даже в дурдоме.
Я собираюсь пройти мимо, не утруждая себя приветствием, тем более что Лариса никогда на них не отвечает.
– Здравствуйте, Юлия Борисовна, – заговаривает завхоз первой, и её двойной подбородок колышется от неожиданной радости видеть меня.
Мне кажется, или я слышу льстивые нотки в её голосе?
– Представляете! Она поздоровалась со мной ПЕРВАЯ!
– А меня она теперь зовёт по имени-отчеству, – хихикает Лилька. – раньше тыкала всегда. Что это с ней? Юлька её поломала?
– Она всем тыкает, кроме начальства, – говорит Рита. – Всё с ней в порядке: такие люди, как животные – им надо показать зубы, чтобы они начали уважать тебя.
– Девчонки, а вы репортёров видали? – переводит тему Лилька.
– Не-а. Чё за репортёры?
– Вчера приходили, три человека.
– Мы же вчера не работали. И чё хотели? – интересуюсь я. – Узнать, как спиздили целую фуру гуманитарки из музыкального зала?
Гуманитарная помощь пришла то ли из Америки, то ли из Европы. Нет, точно не из Америки, раз машиной везли. Её выгрузили в музыкальный зал и заперли. Кто видел, говорили, весь был завален под потолок, из-за чего отменили ежедневные пятиминутки и утренники.
Когда зал открыли через пару месяцев, он был практически пуст. Нам же на шесть групп досталось по шоколадке – «сладкое нашим всё равно нельзя», по несколько мягких игрушек и в интернатские группы перепало по деревянной машинке-дрезине, манежу и странному гигантскому мячу с резиновой ручкой – непонятно, что с ним делать.
Продвинутая Лилька – и откуда всё знает? объяснила, что на мяч надо садиться верхом и скакать, держась за ручку. Мы с ней и скакали по очереди под бурный хохот детворы – сами дети огромных мячей пугались.
Весь дурдом, кроме причастных к распределению гуманитарки лиц, злобно смеялся, воображая, как два мяча, два манежа и две машинки катались из угла в угол по огромной фуре, следующей из Европы до Приволжска.
– Да ничё они не хотели – вначале часа два сидели у главного, коньяк хлестали. Потом пробежались по группам, фотографировали. В твоей бывшей были, четвёртой. Наташка говорит, еле на ногах стояли, морды красные у всех.
– Наверное, у Оли с Геной интервью брали, – ехидничаю я.
– Не, ничего не брали, никого не спрашивали. Просто поснимали прямо из дверей, да ушли, – сообщает Лилька. – Даже в группу проходить не стали, хотя Наташка