больше похожие на те, что бывали возле реки. – Говорила ему не бежать за первой же девчонкой, а он, дурень, влюбился. Говорил мне: «Маменька, погляди, она же диво какая красивая, какая умная!»
Поднялся ветер, поезд ускорился, но на балконе не ощущалось этого, лишь легкий свист, да пыль в стороне, которая не долетала до двух замерзших женщин, глядящих поверх стального червя.
– Я и дала добро, любил ведь. А она дурной была, ветреной, – Октавия вздохнула тяжело, опустила голову ниже и посмотрела на свои руки. В глазах ее, синих, как вечернее море, сверкнули искорки, как две медузы, они пронеслись и исчезли в темных волнах. – Только и хорошо, что ребенка родила, хорошего, любимого нами. Сын мой с ума сошел от счастья, всегда мечтал отцом быть. Вот и носился с ней с рождения, а жена-то и рада была.
Ирэн крепче обняла себя, вздыхая. Ей нравилось слушать этот рассказ. История жизни, пропитанная болью, горечью, но смешанная с счастьем: искренним и долгожданным. Неужто вся жизнь похожа на такие истории, где боль рука об руку шла с улыбками? Почему нельзя родиться, вырасти и прожить жизнь без проблем, без щемящего сердца, горьких слез и дрожи в теле, когда вот-вот нагрянет беда? Почему никто не предупреждал, что жизнь – это мука?
– Они вместе? – робко спросила Ирэн. Как можно тише, чтобы не спугнуть. Октавия удивленно посмотрела в ее сторону: то ли подивилась, что кто-то есть рядом, то ли озадачилась глупостью вопроса.
– Нет никакого «вместе». Никто не бывает «вместе», – изрекла она с нотками мудрости. – Люди сходятся, чтобы прожить бок о бок время, родить детей, быть счастливыми. Но никто никогда не бывает «вместе». Это иллюзия для тех, кто верит в истинную любовь. А ее не существует.
Ирэн расстроенно отвела взгляд.
Она не помнила ничего из своей жизни. Память давно уже посмеялась над ней, оставив лишь пустоту да мрак. Закрывая глаза, она видела лишь безлюдный перрон посередине раскаленного песка, шум границы вдалеке и лениво покачивающееся табло, исписанное от руки. Ноги, стертые в кровь, не говорили, откуда привели ее. Может быть где-то там и была истинная любовь, так сильно необходимая раненной душе. Может быть был и муж, и ребенок, и собака с кошкой, а может и попугай, который крикливо приветствовал всех дома. Но Ирэн ничего не помнила, от того и грустила.
– Любовь – большое искушение. Ты влюбляешься, становишься сильным, но теряешься. Забываешь смотреть на мир и жить в нем. Ты можешь свернуть горы ради любви, но и провалиться в жерло вулкана запросто можно, – женщина продолжала говорить, смотря вдаль. Синие глаза впитывали нежность розовых облаков, отражавших малиновый закат. Солнце шустро спряталось, ненадолго, до рассвета. Оно знало, что его ждут, с опаской или нетерпением, но ждут. – Любовь – это обман.
– Но вы ведь любили, – заметила Ирэн. Тепло и душевно женщина говорила о покойном муже, несмотря на его глупость. Вдова кивнула, улыбнулась грустно и запрокинула голову.
– Я любила, и это привело меня сюда. Я одна, совсем одна.
– А как же сын? И его ребенок?
– Время