тебя здесь нет и им не к кому обратиться.
– Я больше не занимаюсь сандалиями, – сказал я. – С этой работой покончено.
– Как же так, все это время ты говорил, что рожден сапожником и тебе больше по сердцу обувь шить для чужих людей, чем сражаться на поле боя, как подобает мужчине. Выходит, все это было ложью?
Я не знал, что ему ответить, и не испытывал желания спорить с ним.
– Слезы пора унять, – тихо произнес он, протянув руку и с несвойственной ему нежностью кладя ладонь на мое плечо; впрочем, он быстро опомнился и отдернул ладонь. – Смерть приходит за всеми нами, мой второй по дате рождения сын. Но живые должны шагать и шагать по земле, прежде чем отправиться на покой. Да ты и сам знаешь.
– Некоторых отправляют на покой чересчур поспешно, – заметил я.
– Ты горюешь. Это естественно. Но существуют и другие женщины. Много других женщин. Тебе не обязательно оставаться в одиночестве. Посмотри на Аттилиана, нашего великого воина-предводителя. Он уже и думать забыл о своих предыдущих женах, готовясь к свадьбе с твоей сестрой. Бери с него пример.
«Что он городит?» – спрашивал я себя. Мы с отцом мало в чем походили друг на друга, и я не разделял его жажды разнообразия. Я любил только одну женщину и делил ложе только с ней. Пока я дышу, я более никогда не увижу ее лица, но очень скоро воссоединюсь с ней, непременно.
– Оставь меня, – сказал я и прибавил шагу, но он развернул меня вполоборота и влепил увесистую пощечину. От неожиданности я не удержался на ногах и упал. Глядя на него, я чувствовал, как во мне закипает ярость, и вскочил бы и врезал ему в ответ, не будь он моим отцом.
Что ж, я просто поднялся, повернулся к нему спиной и зашагал дальше, раздумывая, что он ощутит, когда известие о моей смерти достигнет его ушей и он припомнит, что наша последняя встреча была омрачена физическим насилием.
Когда принимаешь решение свести счеты с жизнью, горести, терзавшие тебя в прошлом, тревоги о том, что тебя ждет в будущем, – все это начинает рассеиваться и гаснуть, а взамен на твой рассудок и тело снисходит вожделенное спокойствие. Если бы мы могли вспомнить себя в утробе, сперва задолго до того, как отошли воды, а потом как нас выпихнули наружу, вопреки нашей воле, прямиком в жуть вселенной, мы бы осознали, что между отказом от жизни и нарождающимся младенцем существует нерушимая связь.
В своем домишке я теперь был один, потому я вернулся в мастерскую, взял моток веревки, отрезал четыре фута острым ножом, сложил отрезок в виде «S», соединил по прямой оба конца другим куском веревки и укрепил их шестью петлями так, чтобы удавка получилась тугой. Падая, я не хотел ни мучиться, ни испытывать боль и молился о том, чтобы моя шея сломалась быстро.
Заканчивая с узлом, я случайно поднял голову и обнаружил, что кто-то стоит в дверном проеме. Приглядевшись, я опознал слепую Тирезию, с которой был давно знаком; много лет я пребывал в уверенности, что именно она заботилась обо мне, когда я, малыш в ту пору, потерялся,