вылез портрет: плосколицая женщина в зелёном платье с глубоким вырезом и открытым задом. Она стояла на коленях, лицом к зрителю, и жадно ела чёрное яблоко. Надпись под картиной гласила: «Маня, я вас люблю!». Третья картина была акварельной и снова изображала женщину, теперь уже голую, погружённую в бассейн, полный дохлой рыбы. Небрежные подтёки на рыбинах явственно передавали подпорченную чешую, делая картину ещё более отвратительной.
– Дайте угадаю, Мирек, этот шедевр называется «Утро после оргии»? – с ядом спросила Фиса.
– «Гниение бабы в быту», – Мирек усмехнулся, будто бы не заметив шпильки в свой адрес. – Осталось всего два экземпляра, берите – не пожалеете.
– Не люблю чужие трагедии. Будет на меня поглядывать со стены своим тоскливым взглядом… Бр-р-р! Давайте следующую!
Следующей была девочка на качелях, с наливным личиком, похожим на спелый персик. И абсолютно синяя. Синяя кожа, волосы, синие бантики, платье синее и туфельки.
– Ваша дочь? – Фиса приподняла бровь.
– Отчасти. Рисовал по памяти.
– А почему синяя?
Мирек загадочно улыбнулся и промолчал.
– Лучше взгляните на это.
Следующая картина была очень пёстрая, так что Фиса не сразу разобрала, что здесь нарисовано. Потом пригляделась – растянутый на дыбе худющий человек, по бокам от него два толстяка – один в немецком платье, а второй в пышном боярском одеянии.
– Терзают несчастную Польшу? – предположила Фиса, одарив Мирека лукавым взглядом.
– Но! Вот сейчас вы на удивление точны, любезная пани. Это полотно не имеет копий, я писал его три дня без продыху, переживая всю боль польского народа.
– Неужто?
– Не верите… А, между прочим, когда наши восстали в шестьдесят третьем, моя мать была совсем девчонкой. Бабка с дедом сочувствовали повстанцам, укрывали в своём доме раненых. Мать их перевязывала, кормила, штопала рубахи и штаны… Сам я застал эту поганую русификацию, московиты рвали когтями всё польское! Сколько раз, будучи школяром, ходил, клеймлённый табличкой «Я сегодня говорил по-польски». А отец моего товарища, рябого Чарека, степенный такой ксёндз, шагнул с табурета, когда из костёла вытурили его ваши попы. Вместе его из петли доставали. Я, безбожник, спать не мог три ночи.
Фиса тихо хмыкнула.
– Заковать всех в кандалы, это вы можете, это вы любите. А меж тем, пока у вас, русских, на троне был тиран Грозный, наш Стефан Баторий принёс Польше демократию. Мы – первые создатели конституции и утопим в крови любого, кто встанет между нами и свободой!
– Совершенно согласна с вами, Мирек. Помню, какой-то шпик, уже почивший… Как же его фамилия… А! Катков из «Московских ведомостей», посмел заявить, что Польша – неотъемлемая часть России! Что либерализм вреден, что он развращает молодёжь…
Здесь Фисе вспомнились «кофейные заседания» либерального кружка, который она посещала. Господина Каткова там отчаянно ругали, называли ретроградом и сволочью. Фиса старалась не отставать от всех, хоть и