плодородной, благословенной, снятся счастливые сны. Ей свежо от мокрой травы, тепло от мягкого дыхания солнца, сладко от чистых, спокойных вод Эвры, которые та несет на восток. Спят – пока еще – птицы. Спят готовые к уборке поля. Спит лес. Спят яблоневые сады Хуисмарка и вишневые сады монастыря карамелек. Спят карамельки.
Но кое-кто бодрствует.
Шух-шух, остаются следы на мокрой траве. Бум, прислоняется к монастырской стене лестница. Туп-туп-туп, и вот уже кое-кто на стене. Шлеп, разворачиваются порванные и снова связанные вместе простыни. Хоп-хоп-хоп – и кто-то быстрым шагом удаляется прочь, навстречу готовому проснуться солнцу.
Роса тяжелила Лореттин подол, сердце веселил птичий гомон. Радостный туманный воздух наполнял Лореттины легкие, и она с наслаждением откинула капюшон, подставив лицо утренней свежести. Все дальше и дальше она уходила от карамелек, все ближе и ближе была ее новая жизнь.
Позади послышался топот, и несколько мгновений спустя ее догнал запыхавшийся Ансельм.
– Так и знал, что ты сбежишь.
Лоретта сморщила носик.
– Я же сказала, что не хочу оставаться с ними! Они меня до икоты довели. Такие зануды!
– И что ты собираешься делать?
– Искать родителей. Мне надо устраивать свою судьбу, – важно сказала Лоретта, и по тому, как она произнесла эту фразу, Ансельму стало ясно, что она ее где-то подслушала.
– И где ты собираешься их искать? – спросил Ансельм.
Лоретта пожала плечами.
– Начну с Кривой мельницы, должно быть. Потрясу Мельничиху. Поспрашиваю в Колоброде.
– Не трудись, – сказал Ансельм. – Я тут кое-что приготовил для тебя… На случай, если ты решишь не становиться монахиней. Помнишь, я ходил несколько раз с братом Ахавием в Колоброде? Я кое-что там узнал. Про твою семью.
И Ансельм выложил Лоретте то, что ему стало известно из расспросов местных жителей.
– Ансельмчик, – сказала Лоретта, – ты просто душечка! Ну, раз так, мне ясно, что делать.
– Не боишься, что за тобой отрядят погоню?
Лоретта пожала плечами.
– Да зачем я им? Вчера мне Настоятельница весь вечер втирала, какое мне сделали одолжение.
Ансельм оглядел ее.
– И все равно. Хотя бы переоделась в их рясу. В одежде Дроздов сразу будешь привлекать внимание.
Если бы у Лоретты была склонность к рефлексии и немного умения облекать свои мысли и чувства в слова, она могла бы ответить примерно следующее: «Это единственная одежда, которую я знаю. В ней я гуляла по яблоневым садам, лазила по конюшням, пряталась в кладовой и смотрела на летящий снег из окна библиотеки. Эту одежду носят люди, которые растили меня, как свою дочь. В этой одежде я была счастлива. А сейчас я не знаю, что меня ждет, и ряса Дроздов, единственное, что мне осталось от прошедших лет, придает мне уверенности. Я не хочу с ней расставаться».
Но поскольку ни склонности к рефлексии,