пианино.
Мама, еще крепче прижав меня к себе, заявила:
– Все, бежим в милицию. Он совсем озверел.
– Конечно пошли, – тут же согласилась я.
В милиции мы долго кого-то ждали, потом, посидев и успокоившись, мама передумала, и мы пошли обратно. Всю дорогу уговаривала маму не идти домой, а лучше к бабушке Нюре.
Но мама, погладив по голове, успокоила:
– Не бойся, доченька, все будет хорошо.
– А ты не будешь больше на него кричать?!
– Не буду.
И мы молча продолжили свой путь по темным неосвещенным улицам, пока, наконец, не выбрались на свою, где светились желтые фонари на высоких столбах.
Но перед нашей калиткой мой птенчик внутри снова забился в страхе, когда в темноте дверного проема появился отец с огромным чемоданом из-под игрушек. Он пытался замкнуть висячий замок, но перевязанный палец мешал.
В ужасе замерла: что будет?!
Но мама решительно подошла и, плечом бесстрашно оттолкнув отца, сбросила замок.
Затем, подхватив огромный чемодан, коротко бросила:
– Пошли! – вошла в коридор, включила свет и, открыв дверь на кухню, повернулась к нам: – Ну что вы там стоите?! Давайте заходите, не бойтесь!
Папка взял меня за руку и повел за собой в дом.
Опасливо двинулась за ним, но, споткнувшись о разбитое вдребезги игрушечное пианино, отпустила руку отца. Присев на корточки возле любимой игрушки, горько расплакалась. Папка виновато погладил по голове:
– Не плачь, Алла, я тебе новое, еще лучше куплю. Пошли.
В доме мама уже наводила порядок, сметая веником разбитые елочные игрушки.
Затем, уложив меня спать, они еще долго выясняли отношения, деля между собой вещи. Мама даже захотела разрезать пополам их красивый портрет, но папка отобрал ножницы. Постепенно они угомонились, и все в доме затихло. Но я еще долго успокаивала жалобно плачущего внутри птенчика, который заходился слезами от горькой обиды на непонятных взрослых, на их равнодушие и отсутствие любви.
После этого скандала отец еще долго ходил с перевязанным пальцем, который никак не хотел заживать, оказалось, человеческий укус сильно гноится.
Как выяснилось потом, маме сказали, что у папки появилась другая женщина, поэтому он поздно пришел домой. А чайник она бросила от боли, оказывается, когда открыла дверь в сенцах, то папка ее пнул.
Но я еще долго жила с ощущением маминой вины.
Своим тогда еще детским умишком я почему-то думала, что маме не надо было так долго не открывать, тем более разбираться с пьяным. При всей моей безграничной любви к маме я по-взрослому осознавала ее главную ошибку. Умная, добрая и все знающая мама не умела быть сдержанной и терпеливой.
Ну, потерпела бы до утра, успокоилась, папка проспался, разбирайся сколько хочешь.
Внутри росло осуждение, и мама, словно чувствуя это, пыталась оправдаться, рассказывая мне, ребенку, все эти взрослые подробности.
Почему