им от этого не деться, тянет оковами древними друг друга.
Больно, да, но так до одури хочется. Ему так хочется быть понятым, так хочется, чтобы разъяснили что творится в голове, помогли понять. Потому что он не в силах справится с бесконечностью Черной Пади, что внутри таится, перейдя от отца с княжескими владениями.
Кощей наклоняется, руки спускает к талии тонкой, обнимает и целует в нос невинно.
Белое, красное, розовое. Закат льется на землю, на траву, на снег и проливается на одежду. Кровь бордовая, кровь, запёкшаяся смешивается с вином и криками древних духов умирающих. Перун кричит истощено, возвещая о неправильности бытья, а внутри чешется желание, править еще-еще-еще до скончания веков. Морена бутылку в руке сжимает, крутится, пьяно смеется, идиотом называя его, а сама понимает тщетность попыток цепляется за старое. Все разрушится, останется лишь вкус ячменной браги и смех детской жизни только рожденной.
– Ничто не вечно, – буднично однажды говорит ему Морена. – Смирись, Перун.
А сама под руку мужа берет, смеется радостно и исчезает в мертвых землях что ведут до Нави и ссохшиеся тьмы.
Бог-мертвецов.
Богиня-морозов.
Семья уродов и идиотов как за глаза их называет Лада, напиваясь до беспамятства в кабаках столичных, падая на руки к людям случайным.
Морена смеется изломанно, ногу на ногу складывает с затаенной, царственной любовью мертвые земли Нави оглядывает, а потом на мужа. Пускай все сгорит в огне обновления, прожжется древним пламенем вечности. Она всегда была за все перемены, за новое в угоду старого. Не так страшен реголит вечности, как превратиться в жадного до безумия власти существа.
Явь трещала, ходуном ходила, а земля трещинами покрываясь, осыпалась в кисельные реки, исчезая навсегда. Мертвые кричали, умоляли о пощаде, умоляли о безропотном забвение, а Перун нахально, злорадно улыбаясь повторял раскаты грома. Народы уничтожали народы и так будет с начала времен и до скончания веков, пока мир не поглотит великая вечность, в которой нечисть злая обитала.
– Это наскучивает, – подмечает однажды Хорс в пустоту.
С колесницы солнечной слезает в руках обожжённый, горячий солнечный диск держит. Убирает его в дальний ящик в одном из чуланов Прави, накрывает пледом колесницу свою и дверь за закрывает. Теперь уже не так важно кто будет укрывать солнце от нечисти, теперь это будут делать другие, другие что придут на смену им.
Как они когда-то пришли на смену старым, хаотичным богам.
– Закроет ли наш благоверный глава Правь? – звучит как аксиома, хочется верить ему, но знает, что не так.
Мара в платье темно фиолетовом стоит, расшитые узоры северных народов на ткани, а в волосах шпильки дорогие, на шеи ожерелье, все кричит о покое о уюте в их с Кощеем доме. Не завидует Хорс, скорее искусно скрытая тоска внутри скребется. Чем теперь ему заниматься раз его прямые обязанности никому не нужны сейчас?
– Не думаю.