её запихнули в лари эти бабы? Живо искать! – окрикнул он перепуганным домочадцам, вскочив со скамьи, – вспомню былое – пусть зрят недоверы, что Скегге ещё не трухляв! Сейчас же отправлюсь к Высокой Дубраве по Зыбице! Седлайте коней!
– Сиди уж, дурак – ведь зима на дворе! Ведёшь себя так, словно сорок тебе до сих пор… – жена его побледнела, представив, что старый блодсъёдда и вправду так вспомнит ушедшую юность, когда был ещё дерзким и отважным рубакой-скитальцем, много лет носившимся верхом в седле скакуна или на звереглавой ладье в чужих краях вдали от родимого дома, вместо богатства собирая воительную славу пополам со шрамами и увечьями – пока её девичьи руки однажды не успокоили его в своих нежных объятиях и не превратили в умеренного крепкого хозяина и оседлого главу селища. Поняв, что не остывшую с годами храбрость она пробудит своим дурным языком в постаревшем супруге, а самую что ни на есть юношескую геройскую дурь – от которой уж точно ему не сносить головы – Уна тотчас осеклась, не желая ничуть овдоветь раньше срока.
– Где же теперь наша Майри? – та нежданно вспомнила о дочери Конута, утирая выступившие на глазах слёзы, – отпустили её на погибель в чужие края. Ну куда деве лезть воевать, когда лучшие свердсманы свои головы ложат? Жива ли она вообще? – и с укором посмотрела на снова утихшего Хеннира – впрочем, упорно не замечавшего колкого взгляда жены.
– Скотинка совсем уж отбилась от рук без неё с этим новым-то пастухом как твой Гуннор Полено… Ленив как тот вол, да и сам жрёт не меньше – не укормить! Куда ты смотрел, как его на то место поставил, набитого дурня? Недаром он жирного Гицура родич по матери…
Старый Скегге молчал, с угрюмым лицом черпая ложкой из миски горячее варево.
– И завёл же меня одедра́угр тогда в то их бюгдэ… – под нос проворчал он негромко.
– А времени сколько прошло, как там сгинула девочка наша! Тогда по весне Гедда Сигвара ещё на сносях срок ходила, а сейчас её малый своими зубами кусается, – всё сетовала супруга не умолкая.
Выслушивая её горестные причитания Хеннир угрюмо молчал, теребя бородищу рукой, и продолжал черпать варево ложкой, хрустя челюстями, крушившими размякший горох с перепущенной мелкою рыбою.
– Говорил же мне дед, что я дурень набитый… – пробурчал он вполголоса тихо.
– Чего сам молчишь как язык прикусил?
– Да хватит тебе! – Хеннир вдруг взвился со скамьи и с размаху стукнул по столу кулачищем, заставив дубовые доски жалобно хрустнуть, а посуду разлететься во все стороны, глиняными черепками упавшего вниз и расколовшегося горшка зазвенев по полу.
– Завелась словно квочка на яйцах… Не хуже меня сама знаешь, отчего на войну та отправилась Айнира подле – ради отца своего, прежде славное имя для Конута уже неживого вернуть и от черни очистить! А храбрости у неё и побольше иных мужей будет, у девчонки!
Он щедро отхлебнул из рога, осушив его разом до дна.
– И она тебе вовсе не дура какая трусливая, битвы не испугается – Всеотцом поклянусь! А если