без живой закогчённой добычи.
– Боги слепы – что дейвóнские, что из Эйрэ, что хоть из самогó Ардну́ра… – сказал он с каким-то презрением, – бед и мольб от людей зрить не жаждут. Плевать на их милость, всё своё беру сам. Предрекли мне когда-то провидцы недолгую жизнь – так чего же печалиться? Живу как желаю, как по́ сердцу.
Он умолк на мгновение, глядя на женщину, так и лежавшую подле него в безразличном безмолвии – на огонь её рыжих волос и те тонкие черты лица с узким носом и резкие брови над синею бездною глаз, что узрил он когда-то впервые в той дикой глуши за Дуб-эбайн, подъехав к воротам их кадарнле.
– Тебя мне вот жаль, как они поступили с тобою тут, Гейрхильд. За что они так?
– Быть может чтобы меня научить…
Наверху над столом для шитья среди тьмы словно искры вдруг вспыхнули зеленью два огонька, ярким отблеском впившись в мужские глаза. Точно гибкая тень там скользнула кошачья проворная стать, широко раскрыв алую пасть с острым створом зубов, зашипев в тишине словно отзвук змеиного свиста из мглы – и мужчина отвёл взор назад, недовольно и хмуро оскалясь, но не решился спугнуть сапогом эту дерзкую тварь – точно чувствуя что-то пугавшее даже его.
Арнульф снова погладил её по изгибу спины, притягивая женщину ближе к себе.
– А славный мале́ц у тебя… Моя кровь, сколько жара во взоре!
– Может и твоя… Тебе же виднее, как ты поначалу делил меня со всем заго́ном в пути до Хатхалле.
– Потом уж ни с кем не делил, как распробовал… Мой ведь – помню, когда родила. По глазам его вижу – страшится, но боязни нет как у прочих.
– Может и твой… Не в тебя всё равно он пошёл.
– Люблю я, когда ты дерзишь. Вижу твою боязнь, что стану отцом ему больше, чем дал тогда семени.
Рука его с женской груди соскользнула к её животу, и затем ещё ниже.
– Прямо жаль, что других не даёт от меня тебе больше Дарующая. Быть может была бы теплее ко мне… Боишься меня – хоть и терпишь – и ждёшь снова, милая.
– Может быть… – её голос был тих – тише мысли, что всплыла вдруг в памяти чьим-то печальным напутствием: «Один зверь лучше всей своры разом».
Вспомнилось детство – забытое, будто чужое – как в тот год, когда мать умерла, тот, кто был их отцом, возвратившись из тех бесконечных выправ на врага взял детей на охоту. Она помнила лай гончих псов и звон стали, топот конских копыт по земле и хрип загнанных в бегстве к свободе зверей. Младший брат был взволнован, испуган – ещё несмышлёныш, кто жался к отцу, сидя с ним на коне. Старший – храбрый, всегда безрассудный немного – рванувшись вперёд вместе с братом молочным пронзил окружённого хищника пикой, не дав тому мучиться долго в зубах рвавших жертву голодных собак. И лишь она, ещё девочка лет десяти, долго-долго смотрела в глаза прежде хитрого хищника, передравшего в здешних уделах великое множество стад поселян.
Родитель, сняв младшего брата с седла, отпустил его с сыном конюшего и под присмотром людей поиграть у костров, что уже разожгли у ручья, дабы жарить