Айнир, положив руку на плечо родича, – а то я за всю зиму в Помежьях не слышал ни от отца, ни от кого из земляков о таком деле.
– А что тут говорить? – Хеннир нахмурился, – не рассказывал вам – ни отцу, ни другому кому – потому как и говорить было нечего. Совсем ведь истоскуется твоя сестра по своей горькой доле. Все её прежние подруги в селище – и мои дочки, и братова старшая Грелёд, и прочие девки – давно уже разлетелись по гнёздам. Одну лишь её женихи сторонятся. Иные, кто родом пониже, пугаются – не по нам, мол, такое родство с кровью Дейна. А как доходит до того, что это дочерь самогó Конута Крепкого, непрощённого и заклятого врага ёрла – то и тени от женихов тут не остаётся. Стоскуется девка – совсем ведь людей сторонится с той осени… словно совсем потеряла в них веру, или вообще ей уж жизнь не мила…
– Так кто её сватал, почтенный? – нахмурился недоумевающий Айнир, настойчиво выпытывая о том отчего-то отмалчивавшегося старого Скегге.
– Чего сотрясать речами, кто… – помолчав, раздосадовано пробурчал Хеннир. И потом, хмурясь, негромко продолжил:
– Был тут у нас один – не держи он умёт три седмины… В ту весну с женихом моей средней Асгрейн, Аснаром Долгим из Раудэ званым гостем на свадьбу явился. И как на пиру увидал он сестру твою подле невесты – а она же тогда не ходила в тоске как теперь – всё подле неё с той поры отирался, что ни повод всё в гости являлся тем летом, мне всё кланялся. Совсем видно деве застил он глаза, или и она его тоже всерьёз полюбила… кто их знает двоих? Бегала вокруг него как голубица дурная от счастья…
Солнце сквозь отворённые ставни окошек ярким светом залило покои чертога, золотя полумрак их прохладных бревенчатых черев. На дворе в небесах заливался надрывною песнью порхающий жаворонок, и чуть громче из-под стрехи доносилось синицыно теньканье. Громко блеяли овцы в открытом загоне, не желая спокойно пастись и пугаясь простора под небом, за зиму привыкшие к душному низкому стойлу.
Прервав речь Бородач приумолк, раскрыв суму из мягкой кожи на поясе, и достал копоу́шку из меди. Недовольно бурча в бороду он полез ей себе в правое ухо, ковыряя затёкшую желть.
– Хвёгга хвост тебе в пасть, проклятущая эта затычка! Уж скорее бы лето… как зима – ухо глохнет! – ворчал он сердито. Юный Айнир молчал, терпеливо того дожидаясь, что их родич продолжит рассказ.
– А потом вдруг явился ко мне он под осень с дарами, её руку просить. Говорил: я прекрасней жены и в семействе владетелей не разыщу, а у вас тут такая невеста созрела средь чащ и болот – одни косы её на вес чистого золота будут. Отдай, говорит, твою дочь в жёны мне – вижу, что тесно душе её в ваших краях. Отвезу её к югу, чтобы посмотрела иные уделы, хозяйкою в доме моём она стала. Видишь ты – принял он Майри за дочь мою.
– А дальше что было? – Айнир внимал словам родича.
– Что – что? – Хеннир сурово зажал в широченной ладони всю бородищу за раз, – а что говорить тут, сынок? Как сказал я ему, что не родная мне дочь наша Майри, а отцом её был Конут Стерке – так тот побелел словно репа.