это не стоило бы мне никаких усилий, теперь же создавало некоторые затруднения, связанные, однако, не с потенцией, а с дыханием, ловкостью и выносливостью. В первый раз я в полной мере ощутил это с подружкой по имени Алина. Ей, в силу не знаю уж какого первоначального опыта, требовалось, чтобы, проникая в нее, я одновременно ласкал ее рукой. Итак, я должен был стоять на коленях, наклонившись к ее спине и вытянув руку, так что внедриться глубоко не было никакой возможности, а помимо того Алине хотелось – как она мне сообщила перед самым выходом на ковер, – чтобы я подольше и посильнее, почти до боли, сжимал ей соски. Но и это еще не все: войдя в раж, она так извивалась и дергалась во все стороны, что мне приходилось удерживать ее, обхватив рукой за талию, чтобы она не вытолкнула меня во время какого‑нибудь особенно неистового фортеля. Мне не хватало рук – нужна была еще хоть пара, чтоб справиться с такой задачей. Я так напрягался физически, что был уже не в состоянии отвлекаться на более тонкие эмоциональные и нервные импульсы, и когда минут через пятнадцать наш номер успешно завершился, я испытал самое большое удовольствие оттого, что мог наконец передохнуть. Но женская натура бесконечно щедра на самые разнообразные вариации, и на свете столько женщин, что всегда можно подобрать себе идеальную пару. Лишь встретив Лауру, я в полной мере осознал, что ресурсы мои истощаются. Такого в моем долгом мужском опыте никогда прежде не бывало: чтобы в объятиях женщины я не забывался, а, наоборот, зорко надзирал за собою и не предавался чувствам, а следил, чтобы они меня не предали. Никогда прежде не знал я мерзкой суеты: все время думать, затвердело или нет, держится или гнется, и исподтишка проверять рукой свою “готовность”.
То есть, наверное, все это возникло не в один день, но как‑то мало меня волновало. Недостаток любовного пыла, если он имел место, я списывал на то, что и большой любви тоже нет, а все остальное не имеет для меня значения. Считал, что становлюсь более разборчивым в отношениях с женщинами, больше вникаю в их личность, что теперь мне не все равно, с какой женщиной лечь в постель, и что дефицит чувств понижает мой потенциал. Но с Лаурой страусиная политика не проходила. Никого и никогда я не любил так, как ее, готов был отдать ей всего себя. И вообще забыл, что до нее у меня были другие возлюбленные; не потому ли, что счастливая любовь всегда преступна – она безжалостно убивает все предшествующие. Каждый раз, когда мы с Лаурой сливались воедино и погружались в тишь глубинных слоев бытия, оставив слова трепыхаться на поверхности и презрев болтающиеся чуть ниже крючки будней с наживкой мелких удовольствий, долгов и обязательств, рождался новый мир, знакомый всем, кто еще не забыл великую истину – наслаждение порой стирает ее из памяти: мы живем мольбой о том, что может дать лишь любовь женщины. Где бы это ни происходило: в ее номере в “Плазе” или в моей парижской квартире на улице Мермоз, все вещи вокруг нас, даже самые заурядные, превращались в храмовую утварь. Светильники,