только исполняю, заказчик ты сам.
И приступил.
Неистово вспыхнуло бельмо, оно явно проявляло иезуитскую жестокость своим интересом к происходящему.
– Тебе забавно, когда мне больно?
– Это ты сказал.
– Мне больно! Сделай что-нибудь! Избавь…
– Ещё не прошло и минуты, но прежде были года и юбилеи с фейерверками. Скажи, почему ты не обратился тогда к врачам?
– Они всё-таки сами вынесли смертный приговор, произнеся роковое: «… месяца два-три…»: А впрочем, я не знаю… А надо было снова?..
Я ухватился за перила и попытался подняться с пола.
– Так надо было!? Что же ты молчишь!
– Уже сказано.
– Да.
Хватка слабеет, новая надежда угасает, не успев разгореться.
– Я слышал, ты беседовал.
– Я тихо сходил с ума и моим собеседником был я сам.
– Зачастую это лучшее, чем громкие споры с глупцами и брань на поле боя. Внутри себя сделаешь куда больше открытий, чем при жарком научном диспуте. И к чему привела полемика?
– Тебе-то зачем?
– Не подумай чего, не ради любопытства. Мне известно куда больше, чем ты можешь сказать!
– Вон у него лучше спроси, он куда посвященней меня, – и киваю в сторону палача.
– Он здесь, и тем красноречив. Меня интересуешь ты. Судя по тем болям, что ты испытываешь – ты мразь!
Подонок и негодяй!
Списанный материал!
Бельмо вспыхнуло ярче и вздохнуло. Так мне показалось.
– Но…
– Но?
– Да я употребил этот союз, будь вместо него более категоричный «а» – неизбежная смерть.
– Но, – я поднял этот союз как знамя над пылающей головой. Ладонь, только что обхватывающая темя, обратилась к небу.
– Ты не лукавил в своих поступках. Не открещивался, не задаривал, не изображал из себя благотворителя и поборника правды. Твоё «да» звучало как «да», и твоё «нет» было «нет».
– Бывает иначе?
– Зачастую. Ты умертвил в себе дух, но дух не покинул тебя, ты сомневался – он воскресал. Ты распинал, и он корчился в муках на том кресте. Имя тому измождённому вестнику – совесть. Поэтому я произнёс «но…».
Но ты сможешь жить.
– Я-а-а-а?
Наверное, голова не выдержала сама таких изощрённых пыток, дёрнулась и оторвалась от тела. Я даже поискал её на полу. Раньше тьма хоть и была пугающей реальностью, но реальностью там, снаружи.
Теперь она проникла внутрь меня. Всей своей сутью я ощутил, как её щупальца вползают в меня, оплетают органы и подступают к рассудку.
Как немеет сознание и остаётся тончайшая светлая нить между мной и бельмом, сказавшим «но…» вопреки всему происходящему со мной сейчас. Вопреки врачам! Вопреки смерти!
– Я-а-а-а, – сплевываю кровь, – я-а-а-а… смогу… жить…
– Ты прежний – нет.
– Но…
– Выбирай, ты человек. Вот твоё «но», – мелькнул лист. Белый фон весь был испещрён многоточием и лишь в конце, в самом нижнем правом