тьму и войдут в тихие воды обширной гавани. И никто, и ничто не собьёт меня с выбранного курса, ибо я человек, я живу и дышу, и я творю!
Творю собственную судьбу!
Эй, жалкие лачужки там внизу, раздвигайтесь, и дайте дорогу достойному! Прочь, прочь!
Сердце учащённо забилось, знакомый ритм, когда видишь, что противник раскрылся для удара, и мысленно посылаешь его в нокаут…
И тут всё пошло верх тормашками.
Непредвиденно быстро, не так как представлялось и планировалось. Что-то зашуршало, словно бесчисленное множество крыс поспешно покидало трюмы, в панике бросаясь за борт. Твердь оказалась зыбкой и способной раскалываться, осыпи неотвратимо устремились вниз. Чахлую листву моментально подхватил вихрь и бросил, сначала вверх, потом вниз. Причиной краха оказался крохотный родник, подмывший мягкий известняк изнутри.
Источник чистейшей воды, податливый карст и время.
Время, вот, значит, как зовут палача.
Горы нам кажутся вечными и вот рушатся, что же тогда значит наша жизнь, её и мигом назвать-то нельзя.
А личный успех? Я был успешным в смутные времена, я многое мог позволить себе: завтракать «У Ирины» (этот ресторан славился борщами) на берегу тёплого моря, обедать в престижном столичном ресторане среди роскошной лепнины позапрошлого века, ужинать уже киевскими котлетами, приготовленными там, где им дали название.
Если я не был первым, то первые питались буквально из моих рук. Мою судьбу решали единицы, я решал судьбы многих, решал так, как мне заблагорассудится.
Проклятий я не слышал, слёзы не замечал.
Слабаки!
Меня научили держать удар и моментально отвечать; быть чутким и протягивать руку падшему, увольте – засмеют. Меня учили побеждать и никогда смиряться. Вот почему я так легко поверил в непотопляемый корабль-утёс и в собственное возрождение. Воспалённый разум ухватился за несуществующий штурвал и лихо крутил его, обходя мнимые рифы, и сминая утлые судёнышки, оказавшиеся прямо по курсу.
Разум победителя глупеет, точно так же, как мстительные надежды вдохновляют побеждённого.
Палач с отрешённым видом мыл инструмент под струями чистого источника. Иногда под маской угадывалось брезгливое выражение или мне показалось, так как захотелось хоть малейшего участия.
– Из него можно пить, а вы…
Моему возмущению не было предела.
– Вы загрязняете, нет, – жестом обвинителя тыкаю пальцем, – вы оскверняете чистый источник!
Прорези маски смотрят куда-то сквозь меня, словно не я тут машу руками и призываю к совести, невольно оборачиваюсь, дабы удостовериться, нет ли кого за мной.
Домыв преспокойно пыточное железо, истязатель так же тщательно вымыл руки.
– Итак, – обратился он ко мне, вытирая пальцы белоснежно-девственным полотенцем, – ты утверждаешь, что пил из этого источника?
На хамские выпады я всегда находил адекватный ответ, но сейчас, почему-то, замялся.
Пряча полотенце в аккуратный саквояж,