– твоё Я. И «прости» твоё – вскользь. Ни о чём!
Слёзы потекли по моим щекам. Никогда не позволял себе плакать, считая это слабостью, и на том был воспитан.
Луна смотрела на меня тёмными провалами, они выглядели угнетающе, когда вокруг серебристое игривое сияние, и такие же лёгкие посеребрённые тучки. Сквозь мутный взгляд я заметил приближение истязателя.
– Ты?!! Снова?!
Тот неопределённо пожал плечами, мол, работа такая.
– Да!
Обречённо согласился я, и положил голову на плаху. Палач медлил, я жадно вдыхал свежий воздух с гор. И началось медленное отделение головы от туловища. Я умолял убить сразу, и даже что-то обещал. Палач задумчиво замирал, соизмеряя, вероятно, обещанное тобой с обязательствами.
И снова брался за инструмент, выбирая зачем-то ржавый со старыми сколами и зазубринами.
– Садист!
Голова никак не хотела расставаться с горячо любимым телом. Я уже начал проклинать её, оставив несчастного палача в покое, понимая, что тот трудится в поте лица и не покладая рук. И даже приписывая ему выдуманные качества из собственного недавнего опыта: как же ему не работать, коли дома дети, аки птенцы голодные дожидаются, да и жена наверняка требовательная. Красавица – это уж непременно. И что за устаревшие словесные формы «аки»…
Ох! Как старается… Мастер! Уважительно оценил последний приступ, проникший настолько глубоко, что возникло радостное предчувствие отделения головы от туловища, освобождения, освобождения…
Всё!
Но палач раскланялся и удалился.
Ах ты гад! Кинул!
Ночь. Новая или продолжалась прежняя – мне уже было всё равно. Разбежавшиеся было тучки, решили снова собраться на консилиум. Они свысока поглядывали в мою сторону, глубокомысленно молчали, были неторопливы и степенны.
Их беспечная вальяжность, припорошённые свечением верхушки деревьев и отсутствие мастера заплечных дел с его ужасными инструментами снова вернули меня к жизни. Шатаясь, я бесцельно бродил по комнате, всматриваясь в каждую мелочь: фотографии, картинки, памятные подарки, кубки, медали, грамоты.
Пробежался по корешкам книг, не задерживаясь ни на чём.
Двери на балкон были широко распахнуты, окно полуприкрыто. В дверном проёме в сумраке угадывались белые перила. Возвращение к жизни или попытка цепко, в очередной раз, ухватится за неё?
Я снова шаркал ногами в обратном порядке, вдоль полок, уставленных вазами, рюмками, чем-то ещё, задерживался у стен завешанных картинами и картинками…
Искусственные пейзажи, масляные люди, натюрморты без аромата жизни, уменьшенные копии гор без запаха пота, сопутствующего любому восхождению. И тут же, куда же без них, фотографии, портреты, обязательно улыбающиеся, победные, восторженные, на фоне достижений и трофеев.
Мои гордые образы.
Кажется, я сделал круг по комнате (или комнатам), как вдруг передо мной разверзся чёрный провал в бездну, там угадывались жалкие перила. Они призваны спасти, удержать от падения? Они способны на это? Если не прилагать