равнодушное.
– Я умираю, и ты забираешь меня в страну мёртвых?
– Поэтично. Античных греков начитался. Одиссеи, Стиксы и прочие буйные фантазии тёмного разума. Что ж, неплохо… А ты не думал, почему люди, и древние, и современные, смерть представляют, уж очень по земному: реки, царства, гурии и кущи с плодами.
Я молчал. Безмолвствовал и мой шкипер. Оказывается, Млечный Путь замкнут в кольцо? Однажды я прочитал, что туманная дорожка состоит из мириад звёзд, их так много, что свет слился вместе и видится таковым.
– Их, так много, – шепчу едва слышно, – и всё по кругу. Путь в никуда.
– И это в точку. Становишься мудрее, изрекаешь верные истины.
– Истины?
– Ты так хотел жить, что вот – достучался.
Двери нараспашку – мимо. Окна – мимо. Узорные переплетения перил волнообразными изгибами тоже проплыли мимо меня. Туманная дорожка медленно потекла вверх, всё выше и выше.
– Похоже на фигуру высшего пилотажа – мёртвую петлю.
– Живи!
– Почему ты повторяешься? Живи, живи, живи. И буду жить! Вот излечусь…
– Твоя болезнь неизлечима… Во всяком случае пока…
– Я не верю, я не могу вот так, бесталанно, умереть, корчась в болях, я… я ещё не жил! Я… я молод, наконец! Постой, постой, – с поспешностью и бесперспективностью утопающего, хватающегося за соломинку, осёкся на середине своей жизнеутверждающей рулады, – ты сказал «пока»? Что в этом «пока»?
– Твоя болезнь неизлечима, пока ты мёртв.
– Я мёртв? Вот уж враки! Я чувствую, – кислый рвотный привкус во рту впервые показался мне приятным, – я двигаюсь, – попытка шевельнуть пальцами, – и боль. Боль! Да, да – боль… Пусть даже она, – испуганно втягивая голову в плечи, – всё указывает на то, что я жив. Я… живой… человек. Да, да, я выздоровею, и буду жить!
Шкипер надвинулся на меня, бельмо мертвенной безжизненностью приблизилось вплотную.
– Ну, ну. Вот тебе первый постулат: мёртвое жить не может – оно может существовать, или смердеть, это как угодно. Второй звучит так: мёртвое полно движения, оно переходит из одного состояния в другое, такая цикличность бесконечна и… бессмертна. Химия и физика. Третий: мёртвое никогда не выздоровеет, то есть не вернёт себе цельность образа и подобия, для этого ему надо ожить вдохновением. И вопреки желаниям.
Бельмо отодвинулось, раскрывая перспективу. Попытка вздохнуть глубже, вызвала новые порции страданий. Палач взял разномастные иглы и с невинным видом подошёл ко мне. Скрежет зубов – это мой скрежет. Между скрежетом, сквозь зубы продирались слова, ободранные и окровавленные:
– За что… скажи!? Я не вижу в себе вины! И если я…, – кровавые ошмётки слетают с губ, – мёртв… Как жить дальше? И стоит ли? Я устал. Поверь, я устал. Эта болезнь достала меня.
– Теплее…
– Да будь ты проклят, мёртвый глаз! Я серьёзно, а ему шуточки!
– Ты спрашивал за что?
– А, – отмахнулся я, – валяй.
Двери, окна – мимо. Мимо проплыли перила, змеевидно извиваясь. Под ногами стало зыбко и туманно.