здесь, определенно, уже бывал, вон там подальше вывеска трактира, в который его как-то раз затащили братья Вельяминовы. А голос… точно знакомый, но где и когда он его слышал?
Проходившие мимо люди торопились, иные даже бежали, спеша насладиться вещим словом божьего человека, и Юрий, поддавшись общему настроению, тоже пошел быстрее, потом побежал – а ну как пропустит самое интересное? Пробежав какое-то время вместе со всеми, он наконец остановился, оглядываясь и с любопытством наблюдая за происходящим. Место определенно было ему знакомо, он здесь бывал…но сейчас его занимало другое. Судя по всему, блаженный Илья, или «наш Ильюша», как его взахлеб выкликали рвавшиеся вперед бабы, после долгого молчания нынче снова заговорил, и уже сам этот факт приводил народ в неописуемое волнение. К тому же юродивый не просто обращался к народу, он кричал, угрожал, почти вопил, а такое всегда возбуждает толпу. Стараясь уловить, о чем так истошно кричит этот блаженный, Юрий наконец вспомнил и самого юродивого, и его гневные речи против «мерзости запустения, в коей погибает град престольный», вот и теперь он с яростью обличал кого-то. Хорошо бы понять кого и за что?
Он снова ускорил шаг и уже решительно вмешался в самую гущу, стремясь пробиться поближе, и едва не угодил под конские копыта – стрелецкий сотник как раз подоспел приглядеть за порядком. Чудом увернувшись, Юрий хотел было проявить благоразумие и выбраться из давки, но голос юродивого притягивал его как магнит.
– …люди московские! Под кем сидим?! – надрывался Илья. – Кому доверили животы и души наши? Кому кланяемся, на кого надеемся, люди добрые?! Вижу, мрак и запустение в царстве Московском, и скоро – уж при дверях – некому станет наследовать осиротевший Престол!!
В толпе испугано зашумели, заохали, истошно заголосила какая-то баба, но тут поднял голос стрелецкий сотник:
– Буде тебе врать-то, дед! Ишь, разошелся, типун тебе на язык! Я те покажу осиротевший Престол! Наш царь, Феодор Иоаннович, хвала Господу, жив – еще успеет и наследника оставить!
Толпа прихлынула, окружила всадника. Одни, наиболее смелые, хватались за стремя, за ноги, зачем-то пытаясь стащить с седла, иные едва не совались в зубы коню, который пятился, вскидывая головой, и коротко, злобно ржал.
– Верно, служивый, верно! – одобрительно зашумели вокруг. – Жив наш царь батюшка и, даст Бог, еще поживет!
– А ежели, паси Бог, чего и приключится, и тогда не осиротеет народ православный! – прокричал кто-то рядом с Юрием. – В Угличе, даром, что ль, царевич Димитрий – брат родимый?!
Но имя царевича Дмитрия почему-то лишь пуще подхлестнуло ярость прорицателя.
– Горе Угличу! Горе вам, православные! Горе граду Престольному! – завопил он еще исступленнее. – Вижу кровь на улицах Углича! Вижу кровь на престоле царском! Кровь… кровь и погибель… вижу, вот она, вот… кровь… много, много крови…
Но тут высокий голос юродивого потонул в гневных криках мужчин и визге перепуганных женщин – стрелецкий сотник, возмущенный столь непотребными пророчествами,