лавкам, дабы и присесть в случае нужды было недолго, потом снова стал кружить вокруг своего кресла. Он любил ходить, хотя и понимал всю несолидность подобной привычки, вроде и думалось при этом полегше… каков же расклад? Что Петр Афанасьич не просто так с Салтыковым снюхался, догадаться нетрудно. Остальное тоже понятно… иное дело, как тут поступить? За ушко да на солнышко? А толку много ль будет? Другого найдут. Мало ли у него в приказе тайных недругов пригрелось? Не-е… тут что-то похитрее измыслить надобно. Коль нам то паскудство стало ведомо, то и опасность уже не так велика, а посему поиграемся и мы в кошки-мышки. Прикинемся, что, мол, ни о чем таком – ни сном ни духом. И в знак полного доверия поручим-ка нашему игруну – Афанасьичу – приглядеться к австрийскому шишу поближе; чтобы и в дом его ввести, и с дщерью познакомить, а почему бы и нет? Государевы интересы допреж всего. Придется тебе, любезнейший наш Петр Афанасьич, покрутиться ужом и жабой, и поделом! Ну, а далее Хасан мой за всем этим кублом и приглядит, и по нужной дорожке направит. Можно сказать, возьмет сих птенчиков еще тепленькими, и вот тогда придет пора ему вмешаться, а уж он-то, ближний дьяк Щелкалов, без труда отыщет след и потянет за нужную ниточку…
Глава 8.
В это утро Катя Вельяминова вопреки обыкновению встала не в духе; когда же узнала, что братья, не упредив ее, еще до свету, отбыли на охоту, ее обиде и ярости не было предела. Даже привыкшую ко многому, мамку Федотовну умудрилась напугать аж до икоты.
– … Ах они, козлы двуликие! Иуды скудоумные! И это братья?! – кричала Катя, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. – Пусть только на глаза мне покажутся, своими руками удавлю – не пожалею! Особенно Алешку, засранца трусливого! И не перекосило же его лживую рожу ввечеру, а?! Ведь перед самым сном спрашиваю гаденыша: – Алешенька, дружочек, на охоту когда теперь? – а он, сквернавец, ясными очами смотрит, пригорюнился весь, вздыхает: – Уж и не ведаю, сестрица, как бы нам тут извернуться… к батюшке сейчас не подступись – гневен! А без тебя, какая же охота? – Ну, ничего… я их поучу уму разуму! Я, этих козлов безрогих, так отделаю – скопцами от меня уползут!
Мамка Федотовна, хорошо знавшая вспыльчивый нрав своей питомицы, совсем перепугалась.
– Опомнись, девонька! Грех-то какой, братьев родных этак бесчестить! – заметалась она, ломая руки, и дико взвыв, бухнулась на колени и поползла к образам, то осеняя себя крестом, то стукаясь лбом об пол. – А-а-ай-яй! Господи Иисусе! Спаси и помилуй! Девка-то моя совсем ума лишилась… прости ее, Господи… прости! То не она, то все «они», бесы, куролесят, совсем бедную замучили! А-а-а… горе мне, никудышней, не досмотрела! Горе мне… Горе!
Трудно сказать, действительно ли Федотовна верила в одержимость боярышни или то был тонкий расчет, но ее вопли неожиданно подействовали. Катя разом успокоилась, изумленно воззрившись на вконец одуревшую мамку, и вдруг весело расхохоталась.
– Эй, Федотовна! Ты лоб-то свой, как я погляжу, бережешь! В половицу, которая ковриком не покрыта,