на своих сынков, чем не бабы? Вот кого в терема запереть. Пусть бы там бока отлёживали, сплетничали да объедались, а я никогда с тем не смирюсь! Никогда… поэтому с радостью послужу вам, хоть шпигуном, хоть уличной плясуньей!
Вельяминов хотел было возмутиться, хотя бы для порядка, столь дерзновенными и неприличными речами дочери – пригрозить, пошуметь, – но тут же, поняв всю никчемность и несвоевременность подобного желания, только безнадежно махнул рукой. Истинно про нее говорят – бес, а не девка! Стыдно даже себе признаться, но ему ли с ней тягаться? Да и то сказать – на все воля Божья… зачем-то же оделил ее Господь такими свойствами?
Катя ждала, сочувственно наблюдая за отцом, и когда он немного виновато глянул на нее, ласково улыбнулась.
– Не горюйте, батюшка! Мало вам своих забот… пошто из-за меня так убиваетесь? Я себя в обиду не дам, глупостей не натворю, ибо главное в сей интриге мне понятно. Ну, а ежели чего и не поняла, так будьте покойны – докопаюсь, выведаю, да еще и великое удовольствие получу. Я и мечтать о таком приключении не смела!
– Вот она, первая твоя дурость! – Вельяминов даже руками всплеснул. – Дело сие отнюдь не приключение! Один Господь ведает, к чему оно приведет, а ты…
– А я просто сболтнула… для красного словца, простите! – Катя взяла его руку и почтительно поднесла к губам. – Я не дура, понимаю, что не на посиделки собираюсь. Вы мне лучше вот что скажите, когда к сему делу приступать-то надобно?
– Да хоть сей же час! Пока наш пан еще на том постоялом дворе отлеживается, а забрать его могут в любой день.
– Значит, теперь же и начнем! – Катя решительно поднялась, второпях уронив со скамьи подушку и, даже не заметив, поспешила к двери, но вдруг запнулась на ходу и, быстро вернувшись, попросила:
– Благословите, батюшка!
Петр Афанасьевич поднялся, истово, от души благословил дочь и, не удержавшись, крепко обнял, хотя и понимал, что следует быть сдержаннее и отцовской слабины не являть.
– Господь да благословит и да оборонит тебя, чадо…береги себя!
– Ради вас – непременно! – она на минуту благодарно прижалась к его худому плечу, потом вспомнила о братьях и прыснула со смеху: – Батюшка, признайтесь, наших дуроломов вы нарочно из дому спровадили?
– А то как же? Небось и я не лыком шит! – он тоже засмеялся, довольный своей хитростью. – Путались бы сейчас под ногами, того и гляди, за тобой бы увязались. А нынче это нам не с руки, сама понимаешь… ничего, пусть поохотятся. И помни, с ними о делах – ни гу-гу! Ежели про трактир сведают да станут приставать, с чего да зачем, прикинься дурочкой, отвечай одно: батюшка, мол, просил болящему гостинцев снести.
– Могли бы и не учить! – фыркнула Катя. – Нешто я недоумок какой? Не о том тревожитесь, отец. Лучше бы поразмыслили, что и как боярину Салтыкову посуразнее наплести, коли он вас пытать станет, а он станет, не сомневайтесь! И ему о сострадании к болящему лучше не заикаться – не поверит.
Вельяминов даже обмер от неожиданности.